— Ты только представь, что мы сможем достать через этого инженера, — возбужденно говорил он вечером, когда они сидели на своем чердаке. — Любые стекла для окуляра, любые порошки и мази для шлифовки зеркала.
— С какой стати он станет давать тебе стекла и порошки? — резонно заметил Алекс.
— Ну… если не мне, так тебе. Ты ведь влюблен в его дочь.
— Ну ты, Принц, даешь, — изумился Алекс. — Может быть, ты собираешься ждать, когда мы поженимся? А если я ей не понравлюсь?
— А ты понравься. — Эйтель внимательно оглядел брата и далее поправил ему воротник курточки. — Это в наших общих интересах. Сходи в парикмахерскую, подстриги ногти и уж, будь добр, чем-нибудь обольсти ее.
— Чем обольстить?
— Своим обаянием! Чем еще можно обольстить женщину. Денег ведь у тебя нет. Если бы ты учился в школе получше, мог бы похвастать оценками.
— Но мы даже не знакомы, — вздохнул Алекс.
На следующий день братья снова были на Кольбергштрассе.
— Зайдем во двор? — предложил старший.
Они направились через длинный гулкий проезд, у выхода из которого Алекс внезапно замер как вкопанный. В небольшом уютном дворике на лавочке под тенистой липой сидела она. На коленях у нее возился маленький котенок.
— Стой, Эйти! — зашипел Алекс.
Старший брат мгновенно все понял. Он подошел к девочке, делая вид, что высматривает что-то в верхних этажах.
— Простите, фройляйн, вы не подскажете, в какой квартире проживает семейство Браунштайнеров? — спросил он вдруг.
— Не знаю, мы здесь совсем недавно и еще не со всеми познакомились, — с готовностью и очень вежливо ответила она тоненьким голоском. — Попробуйте спросить вон у того мальчика. — Движением головы девочка показала на замершего в стороне Алекса. — Может быть, он знает.
Эйтель удивленно обернулся:
— Этот?… Этот ничего не знает. Это мой брат Алекс. Алекс! Ну чего ты там застрял, иди сюда.
Алексу ничего не оставалось, как подойти.
— Кажется, мы ошиблись адресом, — сказал Эйтель подошедшему брату. — Видимо, Браунштайнеры живут в другом месте. Иначе эта милая фройляйн непременно бы их знала.
— А кто такие Браунштайнеры? — не понимая, о чем идет речь, спросил Алекс.
Эйтель с сожалением посмотрел на брата:
— Я тебе потом расскажу. Ты лучше посмотри, какая чудесная кошечка.
Безжалостный убийца кроликов, приносящий их в жертву в ночи полнолуния, с умилением посмотрел на котенка.
— Это Минолли, — пропел тоненький голосок.
Эйтель, напустив на лицо выражение крайней степени умиления, наклонился к котенку:
— Алекс, ты слышал — это Минолли! Не правда ли, прелесть! Скажите, а как зовут вас?
— Шарлотта.
— Да что вы! Какое редкое и красивое имя! А я Эйтель. Эйтель Шеллен.
— Шарлотта Термина Либехеншель.
— Очень, очень приятно! А это Алекс, мой младший брат. У него золотое сердце, и мы все его очень любим.
И без того красный Алекс сделался совсем пунцовым.
— Здравствуйте, Алекс, — сказала Шарлотта, — а я вас уже видела.
Они разговорились, перейдя на ты. Беседу в основном вел и направлял старший брат, рассказывая всякие истории и вовлекая в разговор Алекса фразами «ты помнишь…» или «Алекс не даст соврать…».
— Скажи, Шарлотта, твой папа, наверное, крупный ученый? — спросил Эйтель, подбираясь к главному, что его интересовало.
— Мой папа — инженер-оптик.
— Ух ты! Здорово! У вас дома наверняка много всяких микроскопов и подзорных труб?
— Да нет, что-то я не замечала, — рассмеялась она.
— Но телескоп-то у вас наверняка должен быть?
— И телескопа нет. Но папа как-то брал меня на Кассельскую обсерваторию, и мне разрешили посмотреть на звезды…
— Лотти! — послышалось откуда-то сверху. — Лотти! Пора домой, уже холодно.
— Это моя бабушка, — сказала девочка. — Извините, мальчики, мне пора.
— Нет, ты слышал, «Лотти»! — смеялся Эйтель, когда спустя полчаса они не спеша прогуливались по набережной. — А вообще, девчонка — что надо. Ты молодец. Теперь главное — действовать самому и побольше инициативы. И потом, перестань ты краснеть, аж смотреть противно. Чего ты их боишься? Между прочим, у принца Эйтеля — это второй сын кайзера — жену зовут Шарлотта. Она датская принцесса. Эйтель и Шарлотта! А что… звучит.
— Что ты этим хочешь сказать? — насторожился Алекс.
— Ничего. Так, вспомнил.
— Но для чего-то ты об этом вспомнил?
— Да успокойся ты, она не в моем вкусе.
Шарлотта… Он никогда не предполагал, что на свете есть такое красивое женское имя. Теперь же, стоило только произнести его про себя, и все существо его охватывала трепетная истома.
— Послушай, Эйтель, а ты не знаешь известных женщин по имени Шарлотта? — поинтересовался он в тот вечер у брата.
— Спроси лучше у мамы, — пробурчал Эйтель, занятый своими делами. — Хотя, — он поднял голову и задумчиво посмотрел на Алекса, — была одна француженка, которая убила не то Робеспьера, не то Марата. Это когда французы посходили с ума со своей революцией. Мы проходили ее прошлой зимой. Вроде бы у папы есть про эту француженку небольшая книжка с картинками.
Через полчаса Алекс был погружен в трагическую историю Шарлотты де Корде д'Армон, заколовшей кинжалом одного из лидеров французской революции Жана Поля Марата. В книжке имелось несколько цветных и тонированных иллюстраций Давида, Бодри и других художников. Каково это, восхищенно думал Алекс, отрываясь в мечтах от пожелтевших страниц, — в центре Парижа убить народного кумира, осознавая, что будешь неминуемо растерзан толпой. Что могло толкнуть двадцатипятилетнюю красавицу, в семье которой никто не пострадал от репрессий, на это героическое самопожертвование? Ее схватили, всячески унижали во время следствия и суда, в процессе которых она вела себя гордо, словно была второй французской королевой, и на четвертый день гильотинировали под улюлюканье толпы. А через годы ее сделали национальной героиней — второй после Жанны д'Арк.
Да, пойти против всех! Вот мужество, вот поступок. Смог ли бы он когда-нибудь решиться на нечто подобное? Но ради чего? Должно же быть что-то, ради чего человек жертвует собой. Или кто-то. Не ради же одних только убеждений. Хотя у греков подвигом считался как раз именно такой поступок, за который, несмотря на риск и страдания, не только не полагалось награды, но о котором и знать-то никто ничего не должен. Алекс откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Ему вдруг остро захотелось совершить подвиг во имя своей Шарлотты. Да такой, чтобы против всех! И чтобы ни один человек в мире не понял и не пожалел его (ну, кроме мамы, папы и Эйтеля, разумеется). И чтобы она, когда его поведут на казнь, была в первых рядах и видела, как он спокойно предает себя в руки палача. Он так живо представил себе свои последние минуты, что даже затряс головой, чтобы избавиться от наваждения.
