Виды Голландии
Я всегда был неравнодушен к геометрии; наверное, это единственный раздел математики, которому меня учили таким образом, чтобы я мог его понять. Хотя у меня нет уверенности, что образование может всех мальчишек сделать Ньютонами (какие бы ни были предоставлены возможности, лишь единицы стремятся к науке и имеют природную способность чему-нибудь выучиться), все же должен заявить в свою защиту, что система преподавания математики в Итоне, несчастной жертвой коей я стал, была рассчитана не только на то, чтобы мое желание учиться превратилось в стойкое пассивное сопротивление, но и чтобы с корнем уничтожить рудиментарные способности, какие, вполне вероятно, у меня были. Ладно, оставим прошлое в покое. Скажем только, что, несмотря на образование и мою конгениальную неспособность, геометрия всегда завораживала меня своей простотой и элегантностью, пренебрежением к второстепенному и индивидуальному и, соответственно, стремлением к обобщениям.
Именно из любви к геометрии выросла моя особая привязанность к Голландии. В голландском пейзаже присутствует все то, что придает геометрии ее очарование. Путешествие по Голландии — все равно что первые книги Евклида. По стране, которая может служить отличной иллюстрацией для книг по геометрии, ближайшие расстояния от пункта к пункту прочерчивают дороги и каналы. В бесконечных польдерах[21]высокие дамбы и поблескивающие рвы пересекаются под прямым углом, образуя идеальные параллели. Все прямоугольники сочных лугов внутри пересекающихся дамб и рвов идентичны. Пять километров в длину, три в ширину — циклометр фиксирует размеры правильных геометрических фигур. Пять на три и на — сколько? Разумом завладевает демон вычислений. Если ехать по ровным кирпичным дорогам между каналами, то обязательно захочется посчитать дамбы: все они расположены под прямым углом к дороге и параллельно друг к другу. Можно подсчитать и пространства внутри польдеров. Получится какое-то количество квадратных километров. А квадратные километры следует перевести в акры. Пугающая сумма, если считать в уме; тем более пугающая, если забыть, сколько квадратных ярдов в одном акре.
И все время, пока считаешь, разлинованные пространства открываются по обе стороны дороги, как пластины гигантского веера. На горизонте машут крыльями ветряные мельницы, словно танцоры в странном геометрическом балете. С неизбежностью подчиняясь законам перспективы, длинные дороги и сверкающие каналы сходятся в туманной дали. Тут и там — всего лишь досадные несоответствия идеальному чертежу равнины — несколько черно-белых коров с картины Куипа неутомимо щиплют зеленую травку или, если вспомнить Пауля Поттера, разглядывают свое отражение в водах канала, словно задумчиво жующие жвачку Нарциссы. Иногда мы обгоняем человеческие существа, удручающе неуместные на этом геометрическом пространстве, однако они стараются ему соответствовать, оседлав велосипеды. Круглые колеса наводят на мысль о разных теоремах и новых задачах демона вычислений. Например, радиус колеса равен пятнадцати дюймам; тогда площадь будет равна пятнадцати, умноженным на пятнадцать и на число π. Вот только чему равно π?
Я торопливо прогоняю демона вычислений, чтобы иметь возможность свободно полюбоваться фермерским домом справа, на другой стороне канала. До чего же здорово он вписывается в геометрическую схему! На куб, срезанный примерно на треть, поставлена высокая пирамида. Это и есть дом. Вокруг него деревья, посаженные в виде правильного четырехугольника; границы этого прямоугольного сада утопают в воде среди зеленой равнины, а за каналами простираются ровные поля. Никаких иных построек, никаких амбаров и сараев, никаких дворов с неубранными дровами или сеном. Кстати, сено аккуратно сложено наверху под огромной пирамидальной крышей; внизу же, в уже упомянутом кубе, с одной стороны живет фермер вместе со своей семьей, а с другой (только зимой, потому что остальную часть года они спят на лугах) — его черно-белые, словно с картин Куипа, коровы. Любая ферма в Северной Голландии соответствует этому традиционному образцу и до того вписывается в пейзаж, что невозможно и представить ничего другого. Английская ферма со множеством построек, неопрятным двором, где полно животных, со стогами сена и голубятнями была бы здесь до неприличия неуместна. Зато в Англии с ее непредсказуемой, разнообразной природой, в которой все сплошь уникально и неповторимо, ничего лучше и представить нельзя. А здесь, в обобщенной, евклидовой Северной Голландии она выделялась бы из единой картины и выглядела грязным пятном. Геометрии нужна геометрия; имея представление об эстетике пропорций, голландцы ответили на требования пейзажа, заставив свою страну кубами и пирамидами.
Прекрасный пейзаж! Не знаю другой страны, в которой путешествие столь услаждало бы разум. Неудивительно, что Декарт предпочитал голландский пейзаж любому другому. Здесь рай для рационалиста. Чувствуешь, как летишь со скоростью сорок километров в час, отдавшись власти ветра, словно декартовский энциклопедист — парящий в воздухе в состоянии умственного опьянения и убежденный, будто Евклид — абсолютная реальность, Господь — математик, а Вселенная — всего лишь объект, который можно описать в терминах физики и механики; будто все люди наделены разумом и достаточно разъяснить им суть предмета, как они сразу признают свои ошибки и наступит эра справедливости и здравого смысла. Благородные и трогательные мечтания, заманчивые фантазии! Сейчас мы поумнели. Мы знаем, что нет ничего простого и объяснимого, кроме наших собственных измышлений, что Бог не думает ни в терминах Евклида, ни в терминах Риманна, что наука ничего не «объясняет», что чем больше мы узнаём, тем чернее окружающая нас тьма; люди в неравной мере наделены разумом; инстинкт — единственный порыв к действию; предрассудок сильнее разума, и даже в двадцатом столетии люди ведут себя так, словно они в пещерах Альтамиры или в приозерных жилищах Гластонбери. Символично, что это открытие делаешь именно в Голландии. Но ведь польдеры не бесконечны, каналы не столь уж прямы и не все дома состоят из кубов и пирамид, даже на равнине поверхность не везде одинаково ровная. Да и прекрасное чувство «последней поездки вместе», переполняющее нас, когда мы едем между каналами мимо дамб, увенчанных кирпичной кладкой, на самом деле обманчиво. «Сегодня» не значит «вечно»; «последняя поездка» по геометрически правильной местности неожиданно заканчивается — в городе, в лесу, на берегу моря или извилистой речки, или в устье мощного водного потока. Собственно, это ничего не значит; ничто не подчиняется законам геометрии; у любого хватит сил в мгновение ока рассеять все «паралогизмы разума» (как говорит профессор Ружье), которые так грели нам душу среди польдеров. Города с кривыми улицами заполнены людьми; дома имеют разные виды и размеры. Прибрежная полоса не отличается чистотой линии, ее дюны или дамбы (надо же как-то защищаться от морских волн, если это не делает сама природа) возмутительным образом поднимаются над ровной поверхностью. Леса в своей тенистой таинственности не подчиняются науке, и их не разглядишь за деревьями. Реки живые, они воинственно настроены по отношению к лодкам и баржам.
Морские фиорды бесформенны. Это не идеальный, а реальный мир — безнадежно разнообразный, сложный и таинственный; но если преодолеть первые сожаления, то видишь его столь же прекрасным, как оставленный позади геометрический пейзаж. И он покажется еще прекраснее, если у вас практичный и интересующийся внешними предметами ум. Лично я стараюсь держать в равновесии свои пристрастия. Внутренний мир нравится мне не меньше внешнего.
