— А ты на себя не злишься?
— Зачем? — пожал он плечами.
Да, зачем ему злиться на себя? К тому же Степан не такой человек, чтобы кого-то в чем-то винить. Она это знала, чувствовала, видела. Добрый он, этот Степан. Добрый и веселый.
Неожиданно она что-то услышала и остановила коляску.
— Ты ничего не слышишь?
Они молча прислушались.
— Да, кажется, вон за теми кустами, — согласился Степан.
Галя покатила коляску быстрее к тому месту, где росли густые кусты, за которыми слышались странные звуки и угадывалось движение.
Она оставила коляску на дорожке и, обойдя голые ветки, с ужасом увидела, как больной из ее отделения дубасит смуглого парня. В смуглом парне она узнала чеченского гантамировца, лечившегося в ожоговом.
— Пушкарев! Прекратите! Немедленно прекратите! Сейчас же! Вы что, с ума сошли?!
Она бросилась к Пушкареву. Хоть у бывшего спецназовца ГРУ отняли руку, но он был силен даже с одной рукой. Вот на этой руке и повисла Галя.
— Суки! Суки! Все вы падаль! Падаль! — орал он чеченцу.
— Ти, ишак! Што я тэбэ сдэлал, а? — отплевывая кровавую слюну, порывался встать перебинтованный чеченец.
— Вас всех мочить надо! Всех до одного!
— Пушкарев! Прекратите!
Оттолкнув Галю, Виктор снова бросился к чеченцу. Но не смог сделать и шага, так как что-то врезалось ему в ноги и опрокинуло на землю. Это был Степан. Не долго думая, Степан вытолкнул свое тело из коляски и прижал собой безрукого спецназовца.
— Витек, не надо. Не трогай его. Так нельзя. Нельзя!
— Пусти, бля! Я его собственными руками…
Галя в это время помогла встать чеченцу.
— Задавлю, падаль! — орал под Степаном спецназовец. — Я вас всех передавлю…
— Ты что?! — заорал ему в лицо Степан. — Что ты делаешь? Когда ты такой, чем ты лучше бандитов в горах? Чем ты их лучше? Давай будем всех мочить! Детей, стариков, больных, раненых! Всех, кто на русского не похож! Так, да? Тогда кто ты такой? Кто?!
Спецназовец Виктор затих и заплакал. Он плакал, уткнувшись в сырую землю, укрытую прошлогодней листвой. Запах земли забивал ему легкие, душил его, отзывался безумной тоской в сердце.
— Я чиго ему сдэлал, а? Набросылса, бит стал, — обиженно причитал чеченец.
— Вы ходить можете? — спросила у него Галя.
— Могу, могу я ходыт! Вот двыну раз этому ишаку и пойду, — с угрозой сделал он шаг, но Галя удержала его.
Она оглянулась, но, как на зло, в парке никого не было.
— Уведите его, Галя, — сказал Степан.
— А как же ты?
— Мы справимся. Справимся… — грустно улыбнулся он и обнял единственной рукой рыдающего спецназовца.
Через несколько минут, после того как Галя добралась до ближайшего корпуса, обоих, и Виктора, и Степана, доставили в хирургическое отделение.
Галя сама обрабатывала ссадину на руке Степана.
— Господи, что с ним такое? — изумлялась она. — Вроде тихий был. Вежливый. Я как увидела его в таком состоянии, прямо испугалась.
— Я бы не сказал, что вы испугались, — усмехнулся Степан.
— Что ты, испугалась! Еще как. Только я еще больше испугалась за того парня, которого он бил. Если бы не мы… Ой, что, больно, да? Я аккуратненько… Если бы не мы, просто не знаю, что бы Виктор с ним сделал. Ну, вот и все. Через пару дней заживет…
И вновь она поймала этот взгляд. Взгляд ей совершенно до этого незнакомый.
— Ты молодчина, Степа. В самом деле молодчина.
— А что будет с Виктором? Он ведь не виноват. Просто в его голове все помутилось. Он не знает, что делать дальше… И вообще ему сейчас тяжело.
«А тебе?» — хотелось ей спросить. И все только для того, чтобы увидеть его глаза, в которых светилась доброта и спокойствие. Но не то спокойствие, которое каждый из нас достигает самовнушением, тщательно выстраивая логические цепочки в сознании, цель которых заключалась бы в неестественной формуле — я должен быть спокоен. Спокойствие этого парня было на уровне бессознательного, как дыхание или сердечный ритм. Вот это в нем и привлекало Галю. Он напоминал ей маленький светлый дом, вокруг которого бушует ледяная метель. Но стоило посмотреть на этот дом, и становилось понятно, что там, внутри, тепло и уютно.
В это время в процедурную заглянула Маргарита Ивановна.
— Вы закончили, Галя?
— Да, закончила.
— Тогда проводите больного Лемешева к стоматологу. У него за ночь щеку разнесло. А с вами, Рогожин, хочет поговорить начальник отделения.
— Хорошо, — кивнул Степан и посмотрел на Галю. — Ну что, я поехал?
— Погоди, позову кого-нибудь, чтобы тебя отвез.
— Нет-нет, я сам. Сам.
Придерживая дверь, Галя смотрела, как своей сильной рукой он ловко крутил колесо коляски, удаляясь по коридору все дальше и дальше. При этом она испытывала странное, ей самой непонятное сожаление.
Сколько таких мальчиков она видела за последние две войны. Сколько горя, сколько отчаяния, сколько изломанных судеб ей пришлось наблюдать. И каждая такая судьба, каждая такая жизнь — на вес золота. Золотые мальчики… Да, именно золотые, ибо жизнь досталась им дорогой ценой.
И, как показалось Гале, Степан ценил эту жизнь больше остальных.
8. Острота чувств
Что бы там Оксанка ни говорила, как бы ни расписывала прелести «активного» отдыха, Гале ехать на эту вечеринку категорически не хотелось. Что-то подсказывало ей, что подруга все же найдет возможность столкнуть ее с именинником, устраивавшим праздник в одном из ночных клубов.
Зоя Даниловна, обиженная на внучку за то, что она так легкомысленно отнеслась к последним «смотринам», даже ничего не спросила, когда Галя одевалась. За что сама Галя ей была благодарна, так как не выдержала бы расспросов. То, что бабуля дулась, нисколько ее не беспокоило. Бойкот бабули всегда напоминал куклу Барби. Хотя у куклы имелись все анатомические особенности, но ведь все равно она была не настоящей.
Вечером Оксанка заехала за ней на своем аккуратненьком белом ВАЗе, подаренном ей отцом. Отец Оксанки лелеял машину все эти годы в гараже, но потом купил «игрушку» подороже и решил сплавить дочери это чудо советского автомобилестроения, пожиравшее бензин в неприличных для российского капитализма количествах.
Пока Галя одевалась, бабуля успела пошептаться с Оксаной, после чего немного оттаяла.
— Вот и правильно, — сказала она. — Вот и хорошо. Нечего все время дома сидеть. Молодец, Оксаночка. Давно пора ее в свет вывести.
— Бабуля, только не начинай снова, а то я передумаю и никуда не поеду.
