Ренделл положил руку на плечо Джонсону и обратился к Тому Кэри:
— Но это еще не конец истории, Том. В газетном бизнесе эксперимент был воспринят как неудача. Говорили, что газета в те дни была излишне религиозной, глупой, напыщенной, в материалах была сплошная вода, а временное повышение тиража случилось только из-за того, что это было новинкой. Опять-таки, дополнительный тираж печатался в Нью Йорке и Чикаго. Если бы Шелдон занимал редакторское кресло еще пару недель, газета непременно бы обанкротилась.
— Все это лишь рассуждения, — не теряя доброй веры, заявил Джонсон. — Фактом остается то, что это сработало. Читатели не воспротивились тому, что впервые морали придали большее значение, чем разврату. И вот тут я возвращаюсь к сути дела. Конкретно же, когда Натан Ренделл услышал про Шелдона, он вдохновился и самому сделать то же самое.
— И он сделал? — спросил Кэри. — Что-то я такого не помню.
— В это время ты находился в Калифорнии или где-то еще, — ответил Джонсон. — Ага, Натан долго вынашивал свою идею, и, в конце концов, как всегда деятельно, начал выпускать еженедельную газету под названием «Добрые новости на Земле», объявив при этом, что станет ее редактировать и издавать, как это мог делать Иисус Христос. Натан принялся за дело используя мое оборудование, некоторых моих сотрудников, приняв помощь родителей, чьи дети посещали воскресную школу — и адресовал газету всем желающим. Знаешь, он довел тираж до, погоди, дай-ка вспомнить — приблизительно сорока тысяч экземпляров. Он получал письма издалека: из Калифорнии и Вермонта, некоторые были даже из Италии и Японии. Это было большое дело, а могло бы стать и большим, только вот у Натана не хватило сил и времени исполнять роль Христа-редактора, выполняя при том свои обязательства перед семьей и общиной.
Они дошли до остановки на углу улицы. Ред Период Джонсон развел руками:
— Здесь я вас оставлю. — После этого он повернулся к Ренделлу:
— И все равно, Стив, когда я думаю о всех тех вещах, которые твой отец совершил за всю свою жизнь, в которые вкладывал всю свою душу, я вспоминаю «Добрые новости на Земле» и тот успех, который они имели. Он мог добиться успеха в любом деле. Сейчас же самая благая весть на Земле это та, что он, слава Богу, собирается остаться с нами еще на долгое время, и каждый из нас — любой человек в Оук Сити вынесет из этого пользу. — Он крепко пожал руку Ренделла. Я так рад видеть тебя снова дома, Стив. Вечером увидимся в больнице. И с тобой, Том.
И он пошел своей раскачивающейся походкой вверх по улице, направляясь к красному кирпичному зданию, где помещалась редакция. Некоторое время Ренделл и Кэри следили за ним, потом перешли улицу и продолжили свой путь к центру и гостинице.
Они молчали, потом Кэри заговорил:
— Забавную историю про твоего отца рассказал Ред.
— Все это самая настоящая ерунда, — заметил на это Ренделл без тени злости.
— Ерунда? — не понял Кэри. — Ты хочешь сказать, что Ред Период все это сочинил — про твоего отца и «Благие новости на Земле»?
— Да нет, не выдумал, — терпеливо объяснял Ренделл. Это правда, что мой отец издавал эту прибацанную газетенку. Только вот его последние слова, про то, что она имела ошеломительный успех, то это — как говорят здесь, в Оук Сити — он пудрит тебе мозги. Да, тираж достиг сорока тысяч. Только ведь это было бесплатное издание — отец раздавал его задаром. Не думаю, чтобы эту смешную газетку по всей стране купила хотя бы сотня человек. И в редакцию никто не обращался. Тех немногих, которые действительно хотели как-то помочь, отец отправлял восвояси, ведь Иисус ни в чьей помощи не нуждался. И никто не хотел читать только лишь хорошие новости, да они и не были такими. Потому что реальный мир крутится совершенно иначе. В отцовой газете было полно людей, возлюбивших других людей, занимающихся благотворительностью, чьи молитвы получили отзыв. Жвачка с блевотиной! Черт, ведь и сам Христос не стал бы делать газетку подобного рода в своей Галилее. И апостолы бы не стали, и евангелисты! Все эти древние иудейские и христианские авторы жили в мире падших женщин, насилий в храмах, бичеваний, распятий, тяжкого, рабского труда — короче, обычной жизнью с ее темными и светлыми сторонами, а не с одним только благом и добром. Что же касается бюджета нашей семьи, то для него «Благие новости на Земле» были вовсе не благими. После пяти или шести номеров газета перестала выходить вообще. Но вовсе не потому, что отец был настолько занятым, как романтизировал это Ред Период Джонсон, а потому что это разоряло семью. На этот проект отец выкинул все семейные сбережения, до последнего цента.
— Но ведь эти деньги, — обеспокоено переспросил Кэри, были его собственными?
— Нет, — ответил Ренделл. — Это были мои деньги.
— Понятно.
Ренделл глянул на приятеля.
— Не пойми меня превратно, Том. Я вовсе не выражал недовольство этим его предприятием. Просто, в своей жизни к этому времени я прошел такую стадию, когда если кто-то выдает сказку за действительность, у меня это вызывает лишь досаду и зевоту. Я устал от вранья, полуправды, излишней восторженности и преувеличений. Черт, а ведь всем этим я и сам занимался половину своей жизни. И вот теперь, все больше и больше, подобно обращенному в пуританство своднику, я все сильнее интересуюсь верностью фактической информации, хотя бы ее правдоподобием. Я стремлюсь к разоблачению слухов и жульничества. При этом мне много кое-чего приходиться узнавать о других, и потому-то долгое время я одинок. Поэтому я пробую измениться и сам.
— А не слишком ли ты жесток к себе?
— Нет. Как не был я жесток и к своему отцу. Я очень уважаю своего старика, честное слово. Я знаю его добрые стороны так же хорошо, как и ты сам. Просто в нем нет пресловутого стержня. Он честный и порядочный человек, каким я сам в чем-то быть никогда не смогу. Но в то же самое время мой отец является — и всегда был — самым непрактичным человеческим существом. Он живет в особом состоянии, называемом эйфорией, и может отвечать лишь за нечто великое — ты уж прости меня, Том — за какое-нибудь громадное райское дерьмо, пренебрегая при этом множеством имеющихся у него возможностей, чтобы помочь детям здесь, на земле.
— Я извиняю тебя, — улыбнулся Том, — но…
— Погоди. Только не говори мне, что у преподобного Натана Ренделла имеется нечто такое, чего нет ни у кого из нас — будто он обладает секретом счастья и умиротворения — в то время как все мы — остальные — отверженные. Впрочем, в каком-то смысле, так оно и есть. Он всегда был удовлетворенным, а его сын, к примеру, не был. Но почему? Потому что у отца всегда была его вера, не задающая вопросов преданность и доверие — вот только во что? — в невидимого Священного Автора Благих Вестей, Всепрощения и Хэппи-Эндов? Но я не могу играть в подобный самообман. В ранней юности меня до живого достало высказывание Менкена, который насмехался над всеми мифами, после чего я уже всегда следовал его сокращенной версии Символа Веры и Заповедей: «Я верю, что лучше говорить правду, чем лгать. Я верю, что лучше быть свободным, чем рабом. И я верю, что лучше знать, чем оставаться в невежестве». С тех пор я верил в то, что мог видеть сам, или в то, что другие могли доказать, что видели — после чего я и сам мог поверить в это. Это стало моим кредо, и признаюсь тебе, Том, такое не всегда приятно. Но в этом смысле я уже не смогу изменить себя. Скажу тебе еще кое-что — хотя и не собирался — я завидую своему отцу. Уж лучше слепо верить…
