— Хорошо. В балете Симона была большой трагической актрисой. Она смогла бы стать ею и па сцене, и на экране. Даже ее злейший враг не может отрицать этого.
Я кивнула:
— Согласна. Я тоже это ощущаю.
Он бросил на меня проницательный взгляд:
— Как вам с ней работается? Наверное, трудно?
Я улыбнулась ему:
— О, я тоже могу быть упрямой. Симона постепенно усваивает это. Насколько мне известно, она еще не пожаловалась Артуру Шиллеру.
— Да, с этими темными глазами, полагаю, вы можете быть очень упрямой. Они придают вам темперамент. — Он долго изучающе смотрел на меня. — Светлые волосы, карие глаза, хорошие черты лица, чувственные губы — если бы я был настоящим художником, то, возможно, изменил бы свое решение никогда не писать портретов и попытался написать ваш, Маделин.
— Мне пора возвращаться, — сказала я, хотя в действительности мне хотелось остаться и поговорить с ним.
— Ну вот, я смутил вас, — с сожалением заметил он. — И все моя несчастная привычка говорить, что думаю. Пойду к машине вместе с вами. Это неподходящее место для Паши. Здесь слишком скользко, ему это не нравится.
— Я это заметила, — пробормотала я.
— К какому из моих высказываний это относится?
— К последнему.
Он улыбнулся:
— Когда вы меня сейчас окликнули, то назвали Тони. Теперь я редко слышу подобное обращение. Словно на мгновение открылась дверь, которая была давно закрыта.
— Наверное, это глупо, но, когда я увидела вас там, мне показалось, что вы в опасности, поэтому… — Голос мой дрогнул.
Узкая тропа заставляла нас идти близко друг к другу, а Паша брел позади. Эта близость приводила меня в смущение, как и все в нашей встрече.
— В опасности?
— Вы стояли так близко к краю утеса и смотрели вниз. Словно что-то там внизу притягивало вас… — Наверно, не стоило говорить с ним об этом. Но в своем смущении я продолжила еще бестактнее: — Вы рисковали, стоя там, Тони?
Он нахмурился и посмотрел вперед, как бы скрывая лицо от моего встревоженного взгляда.
— Кто знает? Я много раз приходил сюда прежде, писал здесь. Но никогда не испытывал ничего подобного тому, что почувствовал сегодня. Возможно, если бы вы не появились и не окликнули меня… — Он медленно перевел на меня взгляд. — Вы правы. Я смотрел вниз, что-то влекло меня. Жизнь порой становится очень одинокой для такого человека, как я. Иногда просто невыносимой.
— Но вы можете дать так много… — начала я и осеклась. Мои слова прозвучали наивно, даже эгоистично.
— Продолжайте, — сказал он, когда мы остановились на дороге у машины.
— Все это вам уже говорили прежде. Но я не то имею в виду. Не совсем то. Почему кто-то вынужден все время отдавать? И менее всего такой человек, как вы. Или такой, как Брюс Монро. Как женщины могут быть настолько эгоистичными? Забирать все, не давая ничего взамен. Ни верности, ни… настоящей любви. Они превращают жизнь в маскарад, в имитацию реальности, в нечто отвратительное.
Он серьезно посмотрел на меня:
— Похоже, вы многое узнали после нашей прошлой встречи.
Когда я ничего не ответила, поскольку мне нечего было сказать, он кивнул.
— Вы знаете, что Монро был мужем Симоны. Вы знаете о Терезе. Что еще вы знаете обо мне, Маделин?
— Приехав в Кондор-Хаус, я узнала, кто вы. Одна из горничных говорила о вас. Вы всегда были моим любимым писателем. Я прочитала все, что вы опубликовали. Я знала о Терезе, потому что так интересовалась вами, что следила за тем судебным делом… Так что, когда я поняла, что вы и есть Антони Ранд, романист, я вспомнила то дело и улики против вас.
— Понятно, — медленно произнес он. — И вы согласились с версией газет и с тем, что пыталась доказать полиция? Будто я убил Терезу?..
В его глазах появилось враждебное выражение, почти разочарование.
Я покачала головой и решительно заявила:
— Нет, не согласилась. Я всегда поддерживала официальный вердикт, вынесенный следствием. Ничего не было убедительно доказано. У меня даже не появилось уверенности в том, что найденное тело принадлежало… вашей жене.
— Несмотря на то что мы с экономкой опознали ее?
— Вы были расстроены. Иначе и невозможно. Но были другие люди, которые знали ее так же хорошо, но не смогли опознать, например Харви Сангер, не так ли?
Он помедлил, положив руку на дверцу автомобиля, и медленно, не глядя на меня, произнес:
— Это было тело Терезы, я хорошо знаю. Конечно, я был взволнован… да. Но они нашли именно Терезу.
— Но как вы можете быть уверены? — запротестовала я. — Говорят, она была чудовищно изуродована, так что опознать было практически невозможно…
— Это была Тереза. Я уверен в этом. Так же, как уверен в том, что ее смерть не была результатом несчастного случая, как решил следователь. Мою жену убили! Я знаю это так же твердо, как и то, что найденное тело принадлежало ей…
Он сел в машину и закрыл дверцу.
Я смотрела на него, похолодев от его слов. Откуда он мог знать, если только…
— Теперь вы не так во мне уверены, Маделин? — с горечью бросил он. — Вы пришли к такому же выводу, как и полиция и все прочие, слышавшие мои утверждения.
— Тони, я…
— Что ж, я не могу винить вас. У меня нет доказательств, только моя интуиция. Суд не принимает ее во внимание. До свидания, Маделин…
Внезапно завелся мотор, и Паша, напуганный его ревом, изо всех сил дернул поводья, встав на дыбы.
— Тони, подождите! Тони…
Он даже не оглянулся, когда автомобиль с откидным верхом, буксуя и кренясь, двинулся по извилистой грязной дороге. Я сердито посмотрела на Пашу глазами, полными слез.
— Зачем ты это сделал, Паша? Мы же знаем, что он не мог никого убить. Никого. Не правда ли?
Конь посмотрел на меня блестящими смышлеными глазами и ткнул меня в руку, нетерпеливо перебирая ногами. Но автомобиль почти скрылся из виду.
— Теперь мы не сможем его догнать, как быстро ты ни бежал бы, — укоризненно пробормотала я. — Он уехал…
Садясь в седло, я испытывала чувство утраты, почти отчаяния. Если бы Паша не нервничал, возможно, мне удалось бы убедить Тони, что я по-прежнему верю ему, задержать его и уговорить объяснить, что он имел в виду.
Паша внезапно вздрогнул, тяжело задышал, раздувая ноздри, насторожив уши, пристально вглядываясь в верхнюю часть склона туда, где росли деревья. От неожиданности я потеряла стремя и чуть не упала. Ловя ртом воздух и нащупывая ногой потерянное стремя, я одновременно вглядывалась в ту сторону, куда был направлен его слух. Сосны росли там гуще. Переезжая через гребень, я объехала эту густую поросль. Там я не замечала никакого движения. Тони Ранд уехал по дороге, которая проходила по менее крутому склону вдоль края хребта.
