Книга Агробление по-олбански - Ильдар Абузяров

Включили фары. Встречные машины о чем-то сигналили им. Пи-пи и фарами. Петр в ответ хмурился и жался к обочине. Давид несколько раз просил его остановиться по-маленькому. Чтобы пи-пи. Горы, горы.

Как только они выехали из Тираны, Петр стал размышлять, чем для него являются горы. Для иностранцев они, должно быть, выглядят как великаны с орлами на плечах. А для меня горы – дети и женщины. Беззащитные и слабые. Потому что все богатыри давно перевелись или прячутся в недоступных местах. За узкими бойницами ущелий, за горбами стариков. Прячутся от кровной мести.

Вендетта – бич Албании. Недаром здесь закаты такие алые. Разве не похожа вон та седая вершина на дрожащего старика, что сидит на подушках вечернего тумана и покуривает кальян? А та гора, разве она не юная девочка, кутающаяся в узорное покрывало леса? Такая беззащитная и красивая, с ватными черными глазами.

Рядом с этой девственной красотой побледнели от зависти женщины постарше – с сединкой высокогорных ручьев за ушами. С морщинками на веках.

Эти горы, эти махины, для чего они созданы? – думал Петр. Может быть, для больших людей? Больших духом. Для тех, кто сможет защитить их. А Порошкански не может удовлетворить своих жен и от этого хандрит. Он как я – маленький человек. Хорошо, что ему еще не снится Большая Женщина.

Петр ехал по дороге без всяких указателей. Он привык. Такое же беспорядочное движение и в Тиране. Знаки убрали еще во времена Энвера Ходжи – Большого Энвера, как его называли в народе, чтобы враг не смог сразу сориентироваться. Хорошо, что у Петра со времен службы в армии осталась секретная карта. Порошкански, закинув ноги на переднюю панель и соорудив из колен импровизированную подставку, углубился в чтение этой карты.

– Сейчас прямо, – время от времени говорил Порошкански, одним глазом глядя в карту, другим – на дорогу.

– Сюда?

– Куда ты едешь, мать твою! Я ж тебе сказал: прямо.

– Так дорога же идет резко направо, – возмущался Петр, – а ты говоришь прямо, а здесь либо налево, либо направо.

– Правильно, а если б ты поехал налево, ты б меня с горы скинул, так получается, прямо в обрыв.

– Ну ты и штурман, мать твою!

Карта, видимо, тоже делалась с учетом того, чтобы агрессор из СССР, попади она ему в руки, не смог сориентироваться и быстро разобраться в албанском менталитете. Враг в овраг.

Они выехали из города под вечер. А в Элисбане были уже поздним вечером. Оказаться где-то поздним вечером – большое счастье, подумал Петр, особенно с таким штурманом, как Порошкански.

– Все, приехали, – заглушил Петр двигатель.

– Что? Уже?

– Ага! Ты сидел себе, отдыхал, тебе и уже! А мне все уже знаешь где?!

– Это точно! С тобой поседеешь!

В Элисбане, на том самом месте, у развалин старой крепости, они обменяли блок «Шибко» на канистру бензина.

– Гуманитарная помощь не нужна? – предложил солдатик. Его лицо было усыпано веснушками, не теми защитными, под цвет травы, что покрывали всю его гимнастерку, а другими – светлячками, выдающими молодость и девственность.

– Нет.

– За араку отдадим. – Солдатик нервно задергал ушами.

– Что там, в этой гуманитарной помощи? – поинтересовался Порошкански.

– Консервы разные. Плитка шоколада есть.

– Швейцарского?

– Кажется, немецкого.

– Ты чего, уже нет плитки шоколада, – возмутился другой солдатик, – и не было никогда, ты что, забыл?

– Ладно, давай, – сказал Порошкански, – в хозяйстве все пригодится.

В магазинчике купили араку, две банки колы, два батончика с повидлом и две пачки чипсов.

– Чипсы какие? – спросил продавец.

– Любые, только без бекона.

– Давайте с перцем.

Араку обменяли на коробку гуманитарной помощи. Арака тоже с перцем – огненная вода.

Пока ели чипсы, любуясь минаретами старого города, пошел дождь. «Пежо», словно старая дырявая калоша, в первой же низине зачерпнул воды. Не прошло и получаса после Элисбана.

Петр выключил фары. Все равно ничего, кроме щебня, дождя и временами дороги, не разглядеть.

– Почему стоим? – проснулся Давид и тут же принялся зевать.

– В трамблер вода попала.

– Туман-то какой! – опять зевнул Давид.

– Не видно ни черта, плохо.

Дождь усиливал свой натиск на яркую спинку Жоржика.