Чаморро задумалась над моими словами. Марчена немного помолчал, а потом замотал головой.
— Черт возьми, Вила! — восхитился он. — Вот что значит хорошее образование. Мне бы такое и в голову не пришло, а ведь все проще пареной репы.
— Как раз из-за простоты моя история рискует оказаться полным бредом — от начала и до конца, — предостерег я. — У меня сильное подозрение, что она продиктована не Тринидадом Солером, а тем, кто чрезвычайно заинтересован в подобной трактовке событий. Тем не менее на сегодня — это единственно приемлемое допущение, и я буду его придерживаться до тех пор, пока мы не перестанем прохлаждаться и не добудем конкретных доказательств.
Наш разговор затянулся до вечера. В тот день мы никуда не спешили, поскольку воспользовались любезным приглашением Марчены переночевать у него дома — мне вдруг приспичило проснуться утром под звон колоколов, да и с окрестностями не помешало бы ознакомиться. Его хлебосольная супруга всеми правдами и неправдами старалась залучить нас на ужин, однако после бурного спора мы вырвались из ее цепких рук и пошли прогуляться по городу, над которым уже сгущалась темнота.
Обнесенная кое-где сохранившейся стеной его старая часть располагалась между двух холмов. На первом, что повыше, виднелся полуразрушенный замок, на втором — церковь в романо-готическом стиле с широким нефом и затейливым фасадом. Напротив входа был разбит ухоженный сквер со смотровой площадкой, откуда открывалась панорама нижнего города. Неподалеку стоял старинный дворец с недавно повешенной мемориальной доской, гласившей, будто бы в нем родилась принцесса,[20]которая славилась необычайной красотой и столь же необычайной трагической судьбой. Узкие, вымощенные булыжником и чисто подметенные улочки круто понимались вверх. Мы шли не спеша, уступая дорогу редким прохожим. Наступила прохладная влажная ночь, и, казалось, город погрузился в вековой сон.
Мы остановились перевести дух на смотровой площадке. Чаморро оперлась о перила и стала задумчиво смотреть на городские огни.
— Как легко здесь дышится, — сказала она.
— Большая редкость, тем более для самого крупного в этом районе населенного пункта.
Моя помощница подняла лицо к небу. Облака постепенно рассеивались, и в просветах мерцали мириады звезд.
— А небо какое! — воскликнула она. — Не чета нашей помойке, расцвеченной неоновыми огнями. В такие минуты у меня возникает желание попросить перевода, сюда или в Касерес[21]— все равно, лишь бы подальше от мадридского ада.
— За чем же дело стало?
Чаморро рассеянно ответила:
— Не хочу плясать под дудку какого-нибудь субчика вроде Марчены, — сказала она. — Видеть его днем и ночью, в форме и штатском, и так всю неделю — выше моих сил.
— Марчена не такой уж плохой человек.
— Я этого не говорю. Но он никогда не будет воспринимать меня всерьез. И потом, работа в провинции сопряжена с массой предрассудков. Мне не хотелось бы оказаться на месте моей бывшей сокурсницы, которая, получив назначение в маленький город, через несколько дней отправилась на дискотеку в топике и облегающих джинсах. Ты не представляешь, что тут началось: у музыкантов от шока чуть инструменты не попадали из рук.
— Отчаянная у тебя подружка.
— Да нет, просто любит танцевать — по-моему, не бог весть какое преступление.
— Верно, — поддакнул я.
— Существует еще одна причина, — еле слышно добавила она.
— Какая?
— Мне нравится работать с тобой.
Она потупила взгляд. Природа одарила Чаморро чрезмерной застенчивостью. Однако когда я увидел, с какой самоотверженностью она пытается ее побороть, то безоговорочно согласился работать с ней в паре. Тем не менее наш первый совместный рейд оказался для нее большим испытанием: отсутствие опыта плюс ощущение вины за то, что мне ее навязали. Теперь она совсем не походила на робкую и вечно сомневавшуюся девочку, наоборот, в ее поведении проскальзывал апломб, противный ее натуре. Для достижения цели она, словно азартный картежник, ставила на кон всю свою волю, однако столь опасная игра стоила ей слишком большого напряжения и вызывала во мне беспокойство. Я отдавал себе отчет: под бравадой скрывается хрупкая, ранимая душа, которая, как ни странно, являлась питательной средой для ее бесстрашия и которую Чаморро лишь в исключительных случаях выпускала наружу. Когда это случалось, мне приходилось собирать в кулак остаток внутренних сил, чтобы не переступить за черту служебных отношений.
— Тоже мне, нашла причину, — бодрился я. — Что бы ты там себе ни нафантазировала, во мне нет ничего необыкновенного. Я — тварь ползучая, каких в нашем корпусе наберется тысяч пять, — не меньше, не говоря уж о несостоявшихся психологах, — их вообще немереное количество.
— Надо полагать, твоя исключительность как раз и состоит в «пересечении множеств»,[22]— сказала Чаморро, явно надо мной подтрунивая.
— Опять ты со своей математической абракадаброй. Сколько можно! — возмутился я. — У меня давно выветрилась из головы школьная программа. К тому же позволь сделать тебе небольшое внушение: хотя некоторые кретины и считают это признаком хорошего тона, истинно воспитанные люди никогда не употребляют в разговоре непонятных собеседнику терминов.
— Ты меня прекрасно понял.
— Поверь, приспособиться к новому начальнику не так уж трудно, — продолжал я наставления, чувствуя, как с каждым словом тает моя уверенность. — Возьмем майора Перейру — он далеко не худший вариант. Однако мне доводилось служить с такими уродами, что тебе и не снилось. Несколько лет тому, в смутные времена[23]я попал к одному лейтенанту, так вот, у него окончательно снесло крышу, и он стал таскать в кармане пистолет с взведенным курком. Остальное домысли сама. И ничего — как видишь, я выжил.
