Бэррон вернулся из туалета и поприветствовал Оделла коротким кивком.
— Ну ладно, еще увидимся, — сказал Оделл Мейси, затем еще раз кивнул Бэррону. — Эрик, — и отправился к своим товарищам.
— Чего он хотел? — спросил Бэррон.
— Ничего. Просто поздравил с окончанием шестинедельного курса.
Она чувствовала, как у Бэррона закипает кровь в ее присутствии. У него был короткий фитиль, и Мейси сочла разумным затоптать его, пока бочка с порохом не взорвалась.
— Расскажи мне еще что-нибудь об острове, — попросила она.
Бэррон рассказал ей, что остров Датч — кое-кто до сих пор называет его Убежищем — всегда находился в ведении департамента полиции Портленда, несмотря на то, что был одним из самых отдаленных в заливе Каско. Датч был не единственным местом, где требовалось полицейское присутствие, но, пожалуй, самым негостеприимным. Большинству портлендских копов вообще не приходилось бывать там. Там был один постоянный полицейский и пара других, работающих посменно. На другой остров, безопасность на котором тоже обеспечивал департамент, остров Пиков, двое полицейских отправлялись на лодке каждый день. Но, когда лодка направлялась на остров Датч, на борту, как правило, был только один блюститель порядка.
— Почему у него два названия?
— Чтобы все об этом постоянно спрашивали, — хмыкнул Бэррон. — Но, поверь мне, ничего интересного там нет. Что еще ты хочешь узнать?
— Какой он? — спросила Мейси.
— Кто?
— Ну, Дюпре. Какой он?
— Джо-Меланхолия? — Бэррон презрительно щелкнул языком. — Он придурок.
— Говорят, он великан. В смысле настоящий великан. Как в цирке, или как тот борец, который умер недавно.
— Великан Андре. Нет, Джо не так велик, как Андре. Но все равно он большой сукин сын. И сильный. Никто не шутит с Джо-Меланхолией.
— Почему его так называют?
— Потому что он ничтожный ублюдок — вот почему. Особо не разговаривает, весь в себе. Лучше захвати с собой на остров побольше книг, потому что вряд ли тебе удастся развлечь себя разговорами с Джо.
— А ты бывал там?
— Один раз, когда половина личного состава слегла от гриппа. Не могу сказать, что у меня остались какие-то незабываемые воспоминания, связанные с этим местом. Джо Дюпре тоже не особо меня волновал.
«Готова поспорить, что это чувство было взаимным», — подумала Мейси, но вслух сказала:
— Наверно, жизнь там протекает спокойно.
— Да там вообще тишь да гладь. Скучающие подростки угоняют машины, вламываясь в летние домики. Типичные мелкие правонарушения. С ними справляется местная полиция.
— Но не всегда.
— Ты это о чем? — спросил Бэррон.
— Кто-то говорил...
— Кто?
— Не помню. Он сказал, что Джо Дюпре однажды убил человека на острове.
Бэррон снова прищелкнул языком.
— Да, он убил одного из братьев Любей. Если бы он был чуть порасторопней, тогда, может быть, нога его напарника не была бы нашпигована крупной дробью. Любей был пьян в стельку, когда Дюпре и Снеговик приехали...
— Снеговик?
— Ну да. Дурацкое прозвище, да он и сам дурак. Если бы дробь попала ему в голову, он бы, наверно, пострадал меньше. Ну, не важно. Они с Дюпре приехали, Снеговик получил свою порцию дроби, и Дюпре убил Рона Любея. Джо-Меланхолию сняли со службы на некоторое время, но расследование показало, что его действия были оправданными. Вот и все. Никто не оплакивал Рона горькими слезами. Его брат все еще живет на острове. И он ненавидит Дюпре так, как дерево ненавидит огонь.
Бэррон замолчал. Ему было как-то неудобно рассказывать то, что он собирался рассказать, опасаясь, что Мейси рассмеется ему в лицо или назовет лжецом, но, когда он только поступил на службу в полицию, его напарник Том Хайлер усадил его за стол и за кружкой пива рассказал многое из того, что Эрик хотел сейчас поведать Мейси. А Хайлер не шутил подобными вещами. Он был голландским протестантом, и, когда на лице у этих людей появляется улыбка, это подобно таянию антарктических льдов. Том знал, о чем говорит. В конце концов, некоторые из его братьев по вере были одними из первых, кто прибыл на этот остров.
И они погибли.
Безусловно, на острове Датч по большей части все было спокойно. Иногда случались мелкие ссоры и попойки, на которых очередному умнику взбредало в голову въехать в дерево на автомобиле. Но он помнил историю первых поселенцев на острове, которую рассказал ему Хайлер, — о том, как они сбежали оттуда после стычек с коренным индейским населением в конце семнадцатого века.
Затем, если верить учебникам истории, между островитянами произошел какой-то внутренний конфликт, и кого-то изгнали прочь. Но он вернулся, и с ним пришли другие. Все население, десять или двенадцать семей с детьми, было уничтожено. Только сто-сто пятьдесят лет назад люди начали возвращаться на остров, и сейчас их уже достаточно много, и им необходимо круглосуточное присутствие полицейских.
А иногда люди пропадали. В основном плохие люди — вот что странно. Это были те, о ком никто не жалел, даже их родственники. Пьяницы, насильники, мужья, поколачивающие своих жен. Конечно, не всех их постигала такая судьба, и разных мерзавцев до сих пор хватает на острове, но они, как правило, всегда ведут себя осмотрительно, выбирая, куда пойти и что сделать завтра. Они держатся поближе к дому и не ходят в лес в центральной части острова, а уж к Месту, где жили первые поселенцы, они не приближаются и на милю.
Хайлера уже не было в живых: он умер от сердечного приступа два года назад, но Бэррон до сих пор помнил, как тот сидел перед ним с бокалом пива в руке и говорил тоном (иногда в нем проскальзывали странные интонации), который был его семейным наследием. Бэррон никогда не подвергал его слова сомнению, даже когда тот рассказывал о своей последней поездке на Датч, о скверной смерти Джорджа Шеррина. Потому что именно из-за Джорджа Шеррина не самые добропорядочные члены островного общества больше не рисковали ходить в лес по ночам. Никто не хотел закончить свою жизнь так же, как Джордж, только не это!
О Шерринах всегда ходили слухи. Их дети были непослушными и откровенно проблемными, очень примечательными индивидами. Старине Фрэнку Дюпре, отцу Джо-Меланхолии, не раз приходилось приводить того или иного отпрыска злополучного рода домой к папаше из-за того, что тот разбил очередное окно или замучил очередное несчастное животное, причем по дороге домой малец всегда был тише воды ниже травы, а старине Фрэнку становилось как-то не по себе, когда Джордж провожал ребенка внутрь и дверь за ними бесшумно закрывалась. Фрэнк подозревал, что там далеко не все в порядке: что-то очень гадкое и отвратительное творилось в доме, но ему не удавалось разговорить его забитую мышку-жену Инид, а социальные работники, которые приходили к Шерринам, общались только либо с дулом наставленного на них ружья, либо со спущенной сворой собак, принуждающих их обратиться в бегство.
