Книга Заговор францисканцев - Джон Сэк

– Поганое дерьмо! Поганая бычья задница!

Примо грохнул кулачищем по планке сиденья на передке. Скинув деревянные башмаки, он забросил их на груду дров и слез в грязь, в которой увязли колеса его телеги и ноги по щиколотку. Обругал тяглового вола и жидкую грязь под колесами. Гроза, прошедшая ночью в горах, превратила проселок в трясину.

– У тебя же шкура будет целее, если мне не придется заново разгружать телегу, – обратился он к волу.

Выбравшись из грязной колеи, крестьянин начал свирепо обдирать ветки с придорожных сосен. Настелил гать перед обоими колесами и налег сзади.

– Ха! Тяни, Юпитер! – выкрикнул он, кряхтя и налегая плечом на повозку. – Шевелись, скелетина!

Заскрипела ось, колеса чуть сдвинулись с места.

У него чуть не лопалась спина, пятки тонули в грязи. Ноги скользнули, и он шлепнулся в лужу. Издав протяжный стон, телега скатилась обратно.

– Porco Dio! Putana Madonna![7]

Захватив из лужи пригоршню бурой склизкой глины, он со злостью запустил грязью в сторону пары приближавшихся монахов. Те шагали по колее, оставленной колесами его телеги. У того, что покрепче с виду, через плечо висела дорожная сума, а слякоти под ногами он словно бы и не замечал. Ступил прямо в лужу, между тем как маленький брезгливо подобрал подол и на цыпочках выбрался на обочину. «Дерьмо! Только этих и не хватало. Встретить на дороге священников! Да еще нищенствующих братьев!» В тот день, когда мать слегла в смертельной немочи, Примо как раз повстречал на дороге священника. И нутром, хранившим древние предания, знал, что та встреча и привела к ее смерти. Он трепетал перед духовным сословием не меньше, чем все его односельчане, но, не в пример другим, очертя голову бросался навстречу своему страху. И на подошедших иноков взглянул, не скрывая враждебности.

– Ни жратвы, ни лишних денег нет, и спасение мне без надобности, – первым делом рявкнул он.

Маленький хихикнул, тонким, почти девичьим голоском. Крестьянин с отвращением помотал головой. Не пара священников, а один монах-содомит и при нем постельный послушничек. Сам он был не хуже других мужиков и не упускал в праздничный день прижать девку в темном углу, но с мальчиком, как какой-нибудь язычник грек, ни за что не стал бы!

Примо оперся на обод колеса и встал на ноги. Стряхнул жижу с рубахи, оставив на небеленой шерсти темные бурые полосы. Грязь запеклась и на волосатых голых ногах.

Оба путника остановились в двух шагах от телеги. Маленький вылез первым, пискнув:

– Servite pauperes Christi, отец мой. Прямо как писал Лео!

– Чего это он бормочет? – перебил Примо. – Вздумает надо мной насмехаться – башку расшибу и не посмотрю на послушническую рясу.

– Он говорит, что мы должны тебе помочь, – ответил старший монах.

Примо сдернул с головы круглую шапочку и ею вытер лицо.

– Как? Вы же испачкаете надушенные пальчики! Я думал, вам позволено касаться только святых реликвий да монет.

– Нужна тебе помощь или нет? – равнодушно спросил монах.

Он явно не понимал шуток.

– Простите, простите, падре. Ясно, нужна. На дареного коня не мочись, как у нас говорят.

Он бросил послушнику стрекало.

– Держи, братец. Посмотрим, сумеешь ли воскресить этого одра. А мы, коль падре не прочь, подналяжем сзади.

Монах разглядывал вола.

– Маловат он у тебя.

– Ага. В том-то и беда. Ему всего второй год пошел, да у меня других не осталось. За отходную по моей матери падре забрал его мамашу. Вы же сами из воровской шайки, знаете, как оно бывает.

– Твой духовник имел право на посмертную дань. По старинному обычаю он берет лучшую скотину. – Бесцветные глаза монаха уперлись прямо в лицо Примо. – Человеку, которому нужна помощь, стоило бы придержать язык.

Примо выпрямился в полный рост и собирался послать собеседника куда следует, когда вмешался мальчишка.

– Я готов и жду только, когда вы оба закончите браниться.

Монах не сводил с крестьянина холодных серых глаз. В такие только заглянешь – считай, проклят. Примо теперь не с руки было с ним ссорится, так что он просто повернулся к задку телеги.