более развернутую партию. Теперь слушатели становились свидетелями напряженнейшего диалога между фортепиано и оркестром, построенного на контрастном противопоставлении сольной и оркестровой партий. Первую и третью части концерта (а всего их было три) венчали каденции — виртуозные эпизоды-импровизации, исполняемые солистом на темы из данной части произведения. В каденции пианист показывал всю свою изобретательность, технический блеск, фантазию.
Однажды, незадолго до смерти Моцарта, к нему пришел юноша лет шестнадцати и долго импровизировал в его присутствии. «Обратите внимание на этого молодого человека,— сказал после его ухода Моцарт.— Он когда-нибудь заставит всех говорить о себе». Это был Людвиг ван Бетховен. Семнадцатилетним юношей он, не удовлетворенный своей жизнью в родном Бонне, впервые появился в Вене. А спустя пять лет, то есть без малого год после смерти Моцарта, он поселяется в Вене, вряд ли предполагая, что до конца жизни будет связан с этим городом.
Если Гайдн и Моцарт еще использовали иногда для своего творчества клавесин, то Бетховен — особенно в зрелый период — признает только фортепиано. Целый мир откроется каждому, кто услышит бетховенские фортепианные сонаты. Печаль и победный восторг, бурный порыв и безоблачная радость — нет, кажется, таких чувств, которые не отразил бы композитор в этих произведениях.
Музыканты говорят, что если б сегодня вдруг исчезло все, что сочинено для фортепиано за всю его историю, но остались бы лишь сонаты Бетховена, инструмент бы не погиб.
Какими бы жемчужинами ни были сонаты Моцарта, его отношение к их сочинению было куда менее серьезным, чем работа над операми, симфониями. То же можно сказать о Гайдне: вершина его творчества не фортепианная, а камерная и симфоническая музыка. Бетховен, работая над фортепианными сонатами, вел столь же напряженный творческий поиск, как и в своем камерном и симфоническом творчестве. И каждая из его сонат — это еще один шаг вперед, еще одно открытие, открытие возможностей фортепиано, способности передавать на нем самые различные оттенки человеческой души.
Жаль, что музыкальные инструменты умеют говорить только звуками! Они могли бы рассказать много интересного.
Этот небольшой коричневый на гнутых ножках рояль принадлежал гениальному немецкому музыканту Роберту Шуману. Сколько пламенных мыслей поведал ему композитор, сколько ярких, почти зримых образов, рожденных его пылкой фантазией, вылилось в звуки, впервые исполненные на нем!
Й. Гайдн. 1732—1809.
В. А. Моцарт. 1756—1791.
Л. Бетховен. 1770—1827.
Ф. Шопен. 1810—1849.
Р. Шуман. 1810—1856.
Ф. Лист. 1811 — 1886.
Рояль помнит, наверное, все: и то, как юный Роберт Шуман во что бы то ни стало хотел стать пианистом, и то, как, желая поскорее наверстать упущенное и занимаясь по многу часов в день, он переиграл себе руку. Карьера исполнителя, о которой он так мечтал, сделалась для него невозможной. Но одаренный и упорный юноша не бросил любимого искусства. Потеряв надежду стать пианистом-исполнителем, Шуман посвящает себя сочинению музыки и становится выдающимся композитором.
Произведения, написанные Шуманом для фортепиано, любят и исполняют не только взрослые пианисты, но и юные музыканты.
И кто знает, быть может, за этим же роялем, который находится теперь на родине Шумана, в Доме-музее его имени в немецком городе Цвиккау, создавался «Альбом для юношества» — сборник пьес, написанных Робертом Шуманом специально для начинающих пианистов.
А вот еще один молчаливый свидетель творческих поисков и гениальных находок. Он стоит сейчас в небольшом польском городке Желязова Воля, на родине другого «поэта фортепиано» — Фридерика Шопена. Шопен и фортепиано... Музыканты иногда говорят, что нет более «фортепианного» композитора, чем Фридерик Шопен. Трудно ответить на вопрос: фортепиано ли было рождено для Шопена или Шопен для фортепиано; наверное, правильнее сказать так: они были созданы друг для друга.
Сегодня невозможно представить фортепиано без прелюдий и этюдов Шопена, его ноктюрнов, вальсов, полонезов, баллад, мазурок — без всего его творчества.
Шопен был первым и долгое время единственным композитором, писавшим музыку почти исключительно для одного инструмента — фортепиано. Под его пальцами, в его удивительных сочинениях этот хорошо знакомый инструмент зазвучал вдруг совершенно по-новому. «Услыхав игру Шопена,— писал один из современников,— многие даже великие пианисты и композиторы поняли, что перед ними новые горизонты фортепианной музыки, что необходимо идти по следам этого молодого поляка, ибо он возвещает будущее фортепиано как в приемах игры, так и в композиции».
Молодым человеком покинул Шопен Польшу и, уже оказавшись на чужбине, узнал о трагических событиях происшедших на родине,— поражении Варшавского восстания польских патриотов. Шопен тяжело переживает случившееся. Непосредственно под впечатлением этих событий он создает свой знаменитый до-минорный этюд, известный сегодня как «Революционный».
«Душа фортепиано» — так называли Фридерика Шопена. Он прожил короткую, но яркую жизнь, осветив гением своего творчества всю будущую судьбу фортепиано...
Гениальные способности Листа проявились еще в раннем детстве. Ему не было и восьми лет, когда он дал свой первый концерт. Годом позднее маленький пианист выступил с исполнением трудного фортепианного концерта известного в то время композитора Ф. Риса и свободной импровизацией на тему популярных мелодий.
Это произошло в венгерском городе Шопроне, неподалеку от того места, где родился Лист. А спустя некоторое время о нем узнала вся Европа. В двенадцать лет он с огромным успехом выступает в Вене. Этот концерт запечатлелся в памяти Листа на всю жизнь. На нем присутствовал великий Бетховен, который сразу же почувствовал в мальчике огромный талант. После концерта под бурные овации зала он вышел на сцену и поцеловал Листа, как бы передав ему эстафету величайших пианистов. Листу было двадцать, и его уже называли «царем пианистов», «первым виртуозом мира», когда он впервые услышал игру Паганини. Лист был ошеломлен искусством итальянского скрипача.
Под влиянием Паганини Лист еще более совершенствует собственную, казалось бы, поразительную технику и создает произведения такой трудности, каких еще не было в фортепианной литературе,— этюды по каприсам Паганини, «Этюды трансцендентного исполнения» (то есть сверхтрудные), «Венгерские рапсодии». Но он не останавливается на этом, не считает это конечной целью.
Свою технику, приводившую всех, кто его слышал, в изумление, он подчиняет выполнению грандиозной, неслыханной до той поры задачи: «перевести на фортепианный язык» лучшие оркестровые и вокальные произведения. Так рождаются десятки знаменитых листовских транскрипций, построенных на музыке симфоний Бетховена и Берлиоза, фрагментов из опер Верди и Россини, песен Шуберта. Теперь
