от всего этого ужаса.
Закрыв дверь спальни, она прошла через просторную комнату, мимо калифорнийской королевской кровати, на которой располагалось три ряда подушек, и присела на одно из двух мягких кресел, стоявших у окна с видом на задний двор. В покоях тоже имелась терраса: одна с камином, домашним баром и зоной отдыха, однако эта терраса выходила окнами в сад, а ей позарез нужен был вид на бассейн. Она поджала под себя босые ноги и уселась в кресло, уткнувшись щекой в подушку, и смотрела вниз, на беседку. Большая часть была скрыта от посторонних глаз — Кемп знала это лучше, чем кто-либо другой, — но укромный уголок, находящийся на расстоянии, где она разместила этих людей для проведения допроса, находился в тени пальм под крышей и виднелся из окна ее спальни.
Кроме того, разговор был слышен по служебной рации, которую Нора припрятала под предлогом помощи прислуге в обустройстве пространства. Перед тем как спрятать ее в кустах, она перевела ее в непрерывный режим «разговор», убавила громкость динамика и настроилась на девятый канал. Теперь же прислушивалась к беседе.
Проходил всего лишь третий допрос, и пока в них наличествовала частая тема, которая не была озвучена устно, но все же прослеживалась. Как выяснилось, слуги Хью недолюбливали ее.
При этой мысли Нора насмешливо усмехнулась — последние семь лет она провела в ярой погоне за короной Любимицы Америки, и эта роль была, мягко говоря, утомительной. У кого хватало сил постоянно улыбаться, быть милой, забавной, чуткой и великодушной? Когда кто-то на съемочной площадке перебивал ее реплику, она отшучивалась. Когда освещение создавало впечатление, что у нее двойной подбородок, Кемп винила в этом себя. Когда водитель проезжал мимо незнакомки, у которой спустило колесо, она просила притормозить и помочь женщине, затем лучилась улыбкой для фотографий и объятий. Поминутно и неустанно она выступала, исполняя эту роль.
Поэтому, когда Нора находилась в этом защищенном коконе роскоши, то расслаблялась. Наслаждалась теми привилегиями, которые предоставляла эта жизнь. И, возможно, при этом она была малость требовательной и властной. Но лучше было узнать об этом сейчас, а не в какой-нибудь анонимной бульварной передовице.
Слушая, как детективы допрашивают их су-шефа — женщину, не видящую дальше ножа, — Нора решила постараться быть полюбезнее с хозяйственной прислугой. Она, в конце концов, как никто другой, знала каково это, когда к человеку погано относятся. Она лучше, чем они когда-либо осознают, представляла, с какими нагрузками те сталкивались в доме и как мучительно было каждый день входить в этот дом, зная, что эта жизнь уже предназначалась кому-то другому.
Именно так она ощущала себя, впервые попав в Божий Дом, еще тогда, когда там жила Мама Бэт, знаменитая мать близнецов. Там было все, о чем она когда-либо мечтала: огромный особняк с парадными лестницами, исполинскими комнатами, каминами, множеством бассейнов, даже бальным залом, — но все это сопровождалось сроком действия; пропуском, который могли изъять в любую секунду, если Нора сказала бы что-то не то, взглянула не туда, рассердила не того Айверсона. А Мама Бэт была полной противоположностью матери Норы. При первой же встрече женщина обняла Нору без колебаний, без табачной и алкогольной вони, без резких замечаний и злобных взглядов, без вопросов, сопровождавшихся осуждением ответов Норы.
Кемп полюбила этот дом. Полюбила маму Бэт. Жаждала этой жизни и поначалу не замечала уродства, что таилось под убранством.
Она многому научилась у мамы Бэт — в первую очередь тому, что внешний облик разумеет многое, и что за нужной маской могло скрываться все, что хранится в сердце.
Прислугу нельзя было обвинять в зависти и неприязни. Черт, эти чувства все еще были укоренены в Норе, все еще подталкивали и заправляли каждым поступком, реакцией и планом.
Она прикрыла глаза, обессилев и эмоционально, и физически. Пережить все это — одно, а понять, как предстать перед остальным миром — совсем другое. Что скажут полиция, прислуга, ее будущий благоверный… чего они ожидали увидеть? Какую роль она должна была сыграть?
Больше всего на свете хотелось просто поплакать — забраться под одеяло, прижать к себе одну из этих невообразимо мягких подушек и плакать.
В конечном итоге, полиция выяснит правду.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
МАЛЬЧИК
Он не знал, который был час, однако был голоден. Очень голоден. Прям голоднее, чем когда-либо в своей жизни. Папа как-то раз сказал, что у него в животе живет маленькое чудовище, которое съедало все овощи, а Майлз в это не поверил. Теперь же он гадал, существовало ли это чудовище и съело ли оно содержимое желудка, ибо раньше животик ни разу так не болел. Все мысли занимала еда. Щас он съел бы даже брокколи. Даже морковку! Все звучало аппетитно, и мысль о еде напрочь осела в уме, отчего он перестал бояться темноты.
Он уже заглянул в рюкзак и нашел оранжевые крекеры. Майлз сразу же слопал их, запив водой из серебристого термоса. Мальчик заглянул и во все остальные места, даже в маленькую штуку с застежкой сбоку, но больше есть было нечего.
Он лег на спину и уставился на потолок, раздумывая, не сходить ли еще раз по-маленькому.
Один раз уже сходил — возле одной из коробок. Писать внутрь было непозволительным, но он не знал, как быть. И если мама появилась и накричала бы на него за это, ему было бы все равно, потому что он так хотел ее увидеть. Увидеть хоть кого-нибудь.
Кто-нибудь вообще был в курсе, что он находится здесь?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ДЕТЕКТИВ
— Нужно заставить их покинуть дом. — Фара пристегнула ремень безопасности, пока Кевин заводил внедорожник. После четырех часов допроса прислуги они наконец-то сделали перерыв. Большую часть сотрудников отпустили, остались лишь смотритель и несколько прислужников, которых нужно допросить.
Четыре часа и ни одной улики. Из-за помехи в лице хиппового адвоката и того, что в день преступления никто не работал, имелись десятки страниц записей, но ни одного полезного факта.
— Кого заставить покинуть дом? Всех? — когда они ждали, пока освободится очередь у въездных ворот, Кевин врубил радио: из динамиков полилась кантри-песня.
— Это место преступления. Можем провести оставшийся допрос с сотрудниками в участке. Нам нужна команда, чтобы обыскать весь дом. Нужно копнуть глубже.
— Этому не бывать. — Он вытащил никотиновую жвачку из упаковки и закинул в рот. — Только гостевой дом является местом преступления. Представь, что это гостиница. Тебя пырнули в триста седьмом номере. Кроме этого места, полиция
