просто предали его. Мы сбежали от него, как два последних труса. Мы не позволили ему самому принять решение, на которое он имел полное право.
Мгновение мы с Лавриком смотрели друг на друга, а потом он покорно закрыл глаза и позволил мне стереть остатки крови с лица, чуть поморщившись, когда я коснулась носа.
Слава богу, был не сломан, но нужно было как можно скорее приложить лед. К счастью, Эмилия подглядывала за происходящим и уже через минуту выбежала с вытаращенными глазами и с пакетом льда.
— Я знаю, — сказал Лаврик, уже приложив к лицу лед и шагая за мной к моему дому. — Я знаю, что мы сразу решили, что он не простит и возненавидит нас, я знаю, что мы должны были сказать обо всем раньше, хотя бы когда ты уже родила, но, Ник… Речь шла не только о нас троих, разве он этого не понимает?.. Мы приняли это решение вдвоем, потому что речь шла о ребенке, которого и сделалимы вдвоем… — Он дернул головой, мгновенно распаляясь, как всегда, когда речь заходила об отце. — Да я бы не смог спокойно жить, зная, что ты одна воспитываешь моего ребенка, пока я расслабляюсь в баре и пью кофе на деловых встречах с ублюдками вроде моего отца! Черт, Ник, я не мог играть в лотерею и гадать, примет ли тебя Егор с моим ребенком или нет, и если да, то когда! И даже теперь, — тон его стал почти угрожающим, — если вы вдруг сойдетесь, и я узнаю, что он обижает моего сына…
— Я никому не позволю обидеть своего ребенка, — сказала я и сама удивилась, как жестко прозвучал мой голос.
ГЛАВА 10. НИКА
Егор не сказал, что все еще любит меня, но я этого и не ждала. Предательство, которое мы с Лавриком уже в какой-то мере пережили, ему еще предстояло пережить, и теперь, зная, он имел полное право не говорить с нами до конца моей жизни.
Но пусть я не знала, захочет ли видеть меня Егор, я должна была попытаться. Теперь, когда он знал всю правду, знал, что случилось на самом деле, я должна была если не заслужить, то хотя бы попытаться заслужить его прощение.
Хотя бы сказать ему, чтоявсе еще его люблю.
Говорят, люди меняются с течением времени: застенчивый может стать острым на язык, лентяй — вдруг начать усердно трудиться, гуляка и фат — остепениться и стать примерным семьянином.
Со мной этот номер не сработал. Застенчивость и робость, мои неизменные спутники, никуда не делись за эти годы, и отчасти поэтому я с такой готовностью посвятила себя заботам о сыне.
Мне было хорошо с ним вдвоем.
Мне было неуютно с людьми, с кучей народу, которая постоянно ошивалась в нашем доме в год, когда дела у Лаврика ощутимо пошли в гору, и Заза Гедевановна в первое время даже обижалась тому, что я не даю ей Олежку на выходные, а предпочитаю проводить их с ним сама.
— Я скучаю без него, мама, — сказала как-то я, и на лице ее отразилось искреннее недоумение.
— Так приезжайте оба. У меня место найдется для всех.
Лаврик купил матери квартиру в Оренбурге, справедливо рассудив, что мне будет нужна помощь, и Заза Гедевановна теперь жила на соседней улице в новостройке. Ее квартира была больше нашей в два раза, но Лаврик настоял: маме нужна библиотека, и она следит за собой, значит, нужен тренажерный зал, и пусть дышит воздухом, значит, нужен балкон побольше.
Мой Олежка был только рад побегать босиком по просторной бабушкиной квартире, и иногда целыми днями носился вокруг нас, рассыпая горошины веселого смеха, заставлявшего улыбаться и нас.
Заза Гедевановна была строгой матерью и не давала Лаврику спуску, и одновременно — самой нежной бабушкой в мире, которая позволяла Олежке творить все, что пожелается, если это было безопасно.
— Смотри, Ника, — показывала она мне фотографии Лаврика. — Одно лицо с Олегом.
И Олег правда был одно лицо с Лавриком, вот только характером с возрастом все больше стал походить на меня. Он чувствовал себя уверенно только в компании самых близких людей и детей, но боялся и сразу замыкался в себе, стоило появиться рядом чужому взрослому.
Егор не стал исключением.
Еще и поэтому я думала целую неделю, еще и потому, расхаживая по комнате и глядя на своего сына, прилежно складывающего какую-то замысловатую конструкцию из «лего», снова и снова напоминала себе о том, что в конечном итоге Лаврик сказал все правильно.
Жизнь нашего мальчика была только нашим делом. Судьба ребенка не могла быть ставкой в игре жизни… а что если бы Егор возненавидел моего ребенка, напоминание об измене? Что если бы он расстался со мной сам, и мне пришлось бы растить ребенка одной, потому что Лаврик в это время уже нашел бы себе в Оренбурге девушку и захотел бы создать свою семью не по долгу чести, а по любви?
Мы с Лавриком очень быстро поняли, что не подходим друг другу в постели. Возможно, причиной была наша дружба, но, занимаясь с Лавриком сексом, я чувствовала себя… неуютно. Как будто делаю то, за что мне должно быть стыдно.
При мысли о сексе с Егором меня бросало в жар.
У нас ведь ничего не было. Так и не случилось, хотя той ночью в палатке его руки оказались под моей футболкой, а мои — под его, и после череды лихорадочных поцелуев его губы закончили свое путешествие на моем животе…
Я думала тогда, что еще немного — и просто умру от любви к нему, от желания, проходящего электрическими волнами прямо по моему позвоночнику, заставляя пальцы ног поджиматься, а волосы на затылке — вставать дыбом.
Но у насничегоне было.
— Мам, я уйду ненадолго, — сказала я маме, решительно оправляя перед зеркалом платье и забирая волосы в хвост.
Встретили меня неласково.
* * *
Наши родители по-разному восприняли наши с Лавриком отношения и желание пожениться побыстрее. Заза Гедевановна, конечно, все поняла, но не стала вмешиваться в деламужчины, которым всегда являлся для нее в первую очередь ее сын. Она подыскала мне в Оренбурге хорошего врача, и мы с ней шаг за шагом прошли весь путь от первого УЗИ до самых моих родов, которые принял другой подысканный Зазой Гедевановной хороший врач.
Папа был болен, так что моя мама сходила с ума и ломала руки одна. Почему я выхожу замуж так
