сказал заместитель в очках с бородой, конусом опускавшейся с подбородка. «Резонно», – подумал Василь.
Днем он обедал вместе с Маратом на Красной Пресне, тот выглядел обеспокоенным.
– Я почти не сплю, перебрал лишнего в пятницу, а потом в субботу. Вчера проезжал мимо – нагрянул без звонка, а Лиза сказала, что ты в спортзале. Что делать: выпил кофе, развернулся и уехал.
Василь испуганно посмотрел на него.
– Но почему Лиза ничего мне не сказала?
– Чтобы не беспокоить тебя, мелочи, подумаешь, зато она сказала, что ты лезешь на стенку от этих звонков. Расслабься. На этот счет есть одна еврейская легенда…
– Не надо, – сказал Василь и уронил на скатерть нож.
– Да ладно, отличное предание: у молочника Иосифа была жена, которую он любил больше всего на свете, больше дочерей и даже единственного сына, и, когда она умерла при родах, он вместо того, чтобы пойти в синагогу или магистрат, отправился в дремучую чащобу под Ковно – ну ты знаешь, моя бывшая оттуда родом, – поймал какую-то птаху, изрезал ее перед дубом и сказал: так-то, духи леса, если вы воскресите мою жену, я принесу вам любую жертву, – и дуб проскрипел: «Когда ты увидишь солнечного зайчика на лице человека – принеси его нам сюда». Не знаю, как разговаривают деревья, но так оно и было, – Марат все более и более оживлялся, Василь слушал его, уставившись в тарелку со свиным медальоном, – пришел этот молочник к себе домой и видит, что ночью заиграло солнце на голове у родившегося мальчика, он, недолго думая, взял его в охапку и понес в лес, и действительно жена воскресла, а в городе он объявил, что второй его сын умер при родах, но жила его жена недолго. Через неделю она задохнулась во сне, и снова молочник пошел в чащобу, и снова был таков ответ. В общем, это повторялось еще несколько раз, пока не остался у него единственный старший сын, который все понял, и, когда дерево сказало: «Мы воскресим утопленницу (а она в тот раз утонула в реке), если ты принесешь нам сына», – он отправился с тяжелым сердцем домой – дочерей не жалко, – сын накинулся на него на кухне и заколол ножом, и, умирая, он увидел будущее сына и восславил бога – и навсегда воссоединился с оставшейся семьей в шеоле, потому как поступал так от большой к ней любви. А сын его стал великим пророком и всю жизнь покаянием отмывался от отеческой крови.
– Понятно.
– Что тебе понятно, Василь? – рассмеялся Марат. – Ты уяснил смысл легенды?
– Режь, ешь, убивай?
– Нет, в мире все очень тонко настроено, и, хотя в нем действует судьба неумолимо, искупление невозможно без прегрешения.
Василь покачал головой и внимательно посмотрел на Марата.
– Это ты мне звонишь?
– Что?
– Ты?
Марат выпучил глаза, возвысился над столом.
– Ты сбрендил! Просто сбрендил! Василий, ты забыл, кто тебе был друг, лучший друг? Ты забыл, что я собиратель легенд? Василь! – И Марат затряс его за плечи.
Примирение наступило скоро, и все равно он не вполне простил Марата, дело было не в дурацком сказании, все-таки по пятницам Марат и не такое выдавал, а потом думай-гадай, что он имеет в виду, а в том – он боялся в этом признаться, – что они виделись с Лизой в воскресенье без его ведома, но если бы между ними что-то произошло, Марат первым делом не вываливал бы на него то, что можно без труда было сохранить в тайне, – и все-таки Марат знал, что по воскресеньям – почти каждую неделю – Василя не бывает дома, и, конечно же, он ему звонил – или не звонил? Василь посмотрел на пропущенные вызовы и понял, что тот, проклявший его, не отстает – каждый час кто-нибудь звонил ему с незнакомого номера.
Последующие дни прошли спокойно, лишь вечером во вторник, припарковав машину на подземной стоянке, он увидел звонок от Лизы.
– Привет.
– Снова ты…
– Твоя невеста – просто мечта борделя. Так хорошо меня обслужила.
– Я убью тебя, слышишь, убью!
Когда он поднялся на шестой этаж и вошел домой, Лиза лежала на кухонном диване в шортах, перебирая босыми ногами, и вопросительно смотрела на него.
– Что-нибудь случилось?
– Да нет, просто меня выворачивает от этих звонков.
Лиза уставилась на экран перед собой, потом с расстановкой сказала:
– Я думаю, ты должен спросить его, что ему от тебя нужно. Или сходить в церковь.
– Что? Лиза! Что за бред! И это говорит выпускница нефтегазового университета?
Она заразительно захохотала.
– Сам можешь посмотреть в поисковике, как поступают в таких случаях.
Спустя несколько часов, прокручивая в мозгу этот разговор, он был благодарен Лизе за то, что она не воспользовалась его грубостью как поводом начать ссору, а затушила ее, и в очередной раз он почувствовал приступ счастья, но недолгий, – скорее даже спазм, и, пролистывая список принятых и пропущенных вызовов на сотовом, думал: если коленка и сон – это правда, может быть, правда и все остальное, и он просто не знает мира, в котором живет, не знает так близко людей, и все их игры с Маратом поверхностны и неправдивы, и у всех без исключения людей есть другая жизнь, к которой он не может подступиться в силу занятости и неспособности видеть людское?
Утром в среду он зашел в отдел безопасности: бородач, который был на этот раз один в кабинете, как и предполагалось, не смог сказать ничего точного, тер переносицу, поднимая очки, звонки со знакомых номеров объяснить никак не мог, а лишь предложил «понаблюдать» за номером Василя до следующей недели. Василь дал на это добро и пожал его потную руку.
В обед позвонил Марат и, снова пожаловавшись на бессонницу, сказал, чтобы в пятницу он на него не рассчитывал, ему предстоит командировка в Петербург, на своей машине, и, чтобы пресечь все вопросы, признался, что едет туда не один.
– Значит, ты все это время скрывал, что у тебя кто-то есть?
– Ну, это стало понятно только на этих выходных. Ты узнаешь все после моего возвращения.
Обеспокоенность Марата неприятно резанула слух, и Василь вдруг подумал, что сегодня вечером обязательно напьется, – и пускай Лиза обслуживает кого угодно, пускай Марат играет в свои бездарные игры, находит смысл там, где им не пахнет, – и, написав жене – черта с два она мне жена, – он поехал в бар на Красной Пресне и, заказав несколько шотов с причудливыми названиями – «Смерть Абраксаса», «Петушиный вопль», «Абракадабра», медленно напивался, редька вязалась с медом, гортань саднило, – и чем больше он пил, тем больше, казалось, трезвел головой, и события последних дней показались ему какой-то забавой, которую он сам хотел устроить из своей жизни, потому что задыхался от предсказуемости, потому что слишком долго в ней было все хорошо, а если сейчас ненадолго плохо, то ничего страшного – это лучше, чем постоянный, беличий успех, и звонила Лиза, и он не брал трубку, и думал про перстень Поликрата – про легенду, которую ему рассказал Марат весной, в которой правитель Самоса, чтобы прервать слишком долгую белую полосу в жизни и отвести от себя гнев богов, выкинул любимый перстень в море, а спустя некоторое время рыбак выловил огромную рыбину и решил отнести ее царю, и, разрезая внутренности, служки с ужасом узрели вернувшийся из морских глубин перстень. Это был конец. Спасения теперь точно не было. И он сам решил позвонить по незнакомому номеру.
– Привет, говнюк, изобретаешь новые подлости?
– Надо же. А я только хотел сказать, чтобы ты не отпускал Марата…
– Так, с пророчествами обожди. Ты зачем меня мучишь? Для чего?
– Ты не тот, кто ты есть.
– Здорово! Что тебе нужно, балда?
– Ты. Настоящий ты.
– То есть?
– Ты живешь не своей жизнью, Василь, ты не думал, что проживаешь ее как чужой себе человек. Ты хоть раз задумывался, чем ты отличаешься от других, хоть раз тебе было по-настоящему печально и больно? Отчаяние, нет?
– Нет.
И скинул. И ощутил прилив настоящей свободы, потому что он охотник, он настоящий добытчик, а вел себя с этим полоумным как жертва – в этом заключалась его ошибка. Где его мужественность, черт подери? Надо позвонить ему еще раз и назначить встречу, и набить морду – и пусть все эти
