Земля высыпалась из карманов, а машинист отчаянно продолжал наполнять их.
– Чего это он? – Рябой, волочащий за собой Дениса, остановился рядом с товарищем, удивленно рассматривая занятого странным делом машиниста.
– Черт его знает, что ему привиделось, – в сердцах бросил Волкогонов, снова пытаясь оторвать Кострова от земли. Василий Иванович зарычал, словно зверь, и едва не укусил проводника. – Совсем ошалел! – Волкогонов едва успел одернуть руку.
Рябой оглянулся, дабы убедиться, что ожившие игрушки их больше не преследуют, затем нагнулся к Кострову и с силой ударил его раскрытой ладонью по щеке. Тот дернулся и с удивлением воззрился на обидчика, пытаясь сообразить, почему это он стоит на коленях, а его руки в грязи. Он отрешенно уставился на ладони, потом перевел взгляд на карманы, набитые грязью, и с ужасом начал вытаскивать землю обратно, подвывая, будто они были полны чем-то неприятным и мерзким. Он даже стянул с себя куртку и долго вытряхивал ее, чтобы убедиться, что в карманах точно ничего нет.
– Привиделось чего, Иваныч? – Рябой подмигнул машинисту, чтобы тот не серчал на него за пощечину.
– Не поверишь! – Глаза машиниста расширились и стали размером с блюдце. – Померещилось, что передо мной на земле золотые монеты россыпью лежат! Я бросился их собирать и в карманы запихивать, а потом – глядь! – а это и не монеты вовсе, а опарыши навозные. Белые, жирные. Ползают по рукам и шевелятся в карманах. Бр-р-р! Мерзость какая…
– Бывает, – бросил Рябой и многозначительно посмотрел на Волкогонова, чтобы тот принял к сведению заморочки клиента и впредь ожидал от него подобных метаморфоз на маршруте.
Край свалки отмечался перелеском, а за лесом уже начиналась другая локация, и проводники надеялись, что, убравшись с полигона, они больше не станут добычей голодных бродячих псов и странных оживших игрушек. Рябой прислонил ружье к дереву и повесил патронташ на сучок.
– Мусорщик просил оставить оружие здесь, когда минуем свалку, – ответил проводник на немой вопрос Волкогонова. – Сам понимаешь, ему тут без ружья никак.
– Эх, надо было с ним обстоятельно побеседовать, выяснить, с какой он Территории, – сокрушался Волкогонов. – Может, в этом и кроется причина появления свалки на «Вятке»! Может, дело не в персональном квесте и не во временны́х парадоксах, а в том, что в этой точке пересекаются две или даже больше Территорий.
Глава пятая
Зверь
Петр открыл глаза, неожиданно осознав, что заснул сидя. Костер давно прогорел, и даже угли превратились в серый пепел. Он поежился, понимая, что за ночь здорово продрог, но разводить огонь снова не было смысла – нужно отправляться в дорогу. Он взглянул на левую руку, которая превратилась в настоящее полено. Отек сполз вниз, и кулак опух так сильно, что стал похож на молот. Вероятно, все-таки перелом. А так хотелось верить, что всего лишь ушиб! Мало того, что рука была теперь ни на что не способна, так еще и ныла ужасно, с прострелами, поэтому после нехитрого завтрака Петру пришлось выпить таблетку обезболивающего и ждать, пока боль утихнет.
Страшный и грязный старик, преследовавший его накануне, сгинул, и Петр, подумав, решил, что это очередной морок «Вятки» или страшный сон, привидевшийся ему от усталости. Он неловко закинул рюкзак за спину, с трудом продев левую руку в лямку, и повесил сломанную конечность на перевязь. Поднял палку и, опершись на нее, встал на ноги, даже после недолгого забытья чувствуя усталость.
Цепкие хвойные лапы так и норовили разодрать одежду или выколоть глаз, приходилось раздвигать их палкой, а местами опускаться чуть ли не на четвереньки, что оказалось крайне неудобно с одной действующей рукой. Стоило ему встать на колени, чтобы пролезть под очередной низкой веткой, влага тотчас напитывала штаны – почва была откровенно мокрой. Чем дальше он углублялся в лесную чащу, тем темнее становилось вокруг. Казалось, что дневной свет сюда вовсе не проникает и здесь всегда царит мрак. Петр даже стал подумывать о фонаре, но вскоре выбрался на более или менее свободное пространство и, отбросив палку, которая на последних метрах больше мешала, чем помогала, побрел туда, где, как ему казалось, виделся просвет.
Изредка ему слышался хруст веток за спиной. Тогда он замирал на месте, ожидая, что звук повторится. То ли странный старик все же следовал за ним, то ли это чащоба играла с путником – так или иначе, каждый раз хруст затихал раньше, чем Пете удавалось определить направление и расстояние до его источника. С веток не слетали потревоженные птицы, в чаще не попадались испуганные кем бы то ни было звери – все снова стало таким же, каким и было на «Вятке» – безмолвным и пугающим.
Впереди показалась стена из красного кирпича, и Петр поспешил выбраться к ней из чащи. Пройдя с сотню шагов, он оказался на небольшой полянке, посреди которой высился явно брошенный трехэтажный дом.
Волкогонов предупреждал, что подобные строения могут таить угрозу, но в этот раз Петя чувствовал, что оно неспособно ему навредить. Присмотревшись получше, он неожиданно понял, где видел его раньше, и присвистнул от удивления. Когда несколько лет назад он учился в колледже, в точно таком же здании из красного кирпича, построенном еще в середине девятнадцатого века, располагалось его общежитие.
– Быть этого не может! – обрадовался Петр; на него невольно нахлынули приятные воспоминания, связанные со студенческими годами.
Но в отличие от настоящего общежития, где он провел много месяцев бок о бок с однокурсниками, это здание выглядело далеко не лучшим образом и казалось покинутым давным-давно. В окнах не осталось ни одного стекла, будто все их вынули за ненадобностью. Зеленый мох полз по кирпичам наверх, грозя захватить все стены целиком. Входная дверь тоже отсутствовала – своеобразное такое приглашение войти. И все же Петр понимал, что внутри его может ожидать что угодно.
С другой стороны, если здание возникло на пути, он так или иначе обязан заглянуть внутрь. Тем более что ему в приступе ностальгии самому захотелось посмотреть на комнату, в которой он провел, можно сказать, лучшие годы юности. Точнее, на трансформацию его памяти о комнате в интерпретации «Вятки». Он вздохнул и переступил порог.
Здесь повсюду лежал толстый слой пыли; сквозной коридор был завален листвой, хвоей и прочим сором. Прямо перед ним стоял стол вахтера. Пустой, разумеется. А вот в те времена, когда Петя здесь жил, вахтер имелся, да еще какой! Одним взглядом менял направление движения юнцов, так и норовивших проскочить в женское крыло, где жили сверстницы из пединститута. Обогнув стол по дуге,
