тяжёлая тишина. Наконец Вова презрительно фыркнул:
– Очкуешь, да?
Глаза у Ильи заблестели в свете уличного фонаря, будто он вот-вот расплачется, морщины глубже избороздили кожу на лице. Но в итоге он с собой справился.
– Да, – скорбно пробормотал он. – Да, я трус! Зато живой! Ну чего вы от меня хотите? Я уже геройствовал! Полицию звал, людей предупреждал – но кто ж меня послушает? Я даже подпалить эту чёртову кафешку пробовал! Но как огонь разгорается, так Заря её сразу переносит куда-нибудь. Тьфу! Надо изнутри поджигать, а кто ж меня внутрь пустит? Нет, всё это бесполезно.
Оюна мельком вспомнила о потерянной Алисиной зажигалке, но тут же отмела мысль о пожаре. Нельзя было палить кафе, пока там оставались ребята!
– Как вам удалось сбежать? – мягко спросила Оюна. – Ну тогда. В первый раз.
– Да как… страх помог. Я ж когда своё отдал, то испугался до чёртиков. Понял, что вляпался. Ну и дал дёру. Обычно ж как… все, которых забывают, сами сюда идут – узнать почему, своё вернуть. А ему только того и надо. Одурманит, заморочит, и сидишь в подвале, часа своего смертного ждёшь. Сам одного такого видел. Лица не помню, а что видел – как сейчас. А я убежал, и так мне страшно стало, что больше не возвращался. Даже чтобы своё вернуть – понимал, что не отдадут, раз уж отобрали. И к родным не совался – думал, что туда Заря прийти может. Потом уж, когда понял, что всё… ну, когда я других забыл, которые со мной тогда были, пытался домой сунуться, да только меня не узнавал никто, взашей гнали. Детдомом грозили, а детдома тогда были пострашней кофейни Зарёвой, и я убегал. Ни школу не окончил, ничего. Так и шатаюсь, где придётся. Да порчу себя помаленьку – по-другому от него не спастись. Заре-то здоровенькие нужны, домашние.
Последнее он протянул с горькой иронией в голосе.
– Да врёт он, – мрачно заключил Вова. Впрочем, тон у него был неуверенный.
– Да-да, не верьте! – скорбно буркнул Илья. – Нет пророка в своём отечестве!
– Он говорит правду, – раздалось откуда-то со стороны.
Все трое обернулись. В дверном проёме стояла Мария. Оюна глазам своим не поверила: если «француженка» такая же заложница кофейни, как Алиса и другие ребята, почему она оказалась здесь? А если нет, то зачем звала на помощь там, в подвале?
– Э! – вдруг встрепенулся Илья, вскакивая. – Я тебя помню! Вот из-за этой… из-за неё всё!
В два шага он казался рядом с Марией и схватил «француженку» за ворот платья. Та испуганно вскрикнула, но даже не попыталась сопротивляться, словно принимая всё, что мог с ней сделать мужчина. Однако Юна подскочила к ним:
– Подожди! – попросила она, накрывая ладонью руку Ильи.
– Чего ждать? – Мужчина провёл свободной рукой вдоль туловища, будто демонстрируя свои лохмотья. – Из-за неё я живу как скотина. Она Заре помогает!
– Я это не отрицаю, – очень тихо согласилась Мария, старательно пряча взгляд. – Но я пришла чтобы объясниться. Прошу, дайте мне шанс.
– Илья, пожалуйста, – вступилась Оюна.
Мужчина нехотя отпустил ворот и встал так, чтобы перегородить выход из комнаты:
– Только следите за ней, – буркнул он. – Чтоб не удрала!
– Ага, – мрачно кивнул Володя, занимая позицию у подоконника. – За вами за всеми следить надо.
Мария одёрнула платье и робко улыбнулась Оюне, однако та не вернула ей улыбку.
– Я всё объясню, – вздохнула «француженка». – Только позвольте мне рассказать с самого начала.
Глава 7. Мария
Весь Смольный гудел в радостном предвкушении. Святки в этом году оказались не такими шумными и радостными, как в предыдущем, но предстояли домашние праздники. Счастливые институтки, ожидавшие встреч с родными, собирали вещи и весело делились планами. Те немногие воспитанницы, которые в силу обстоятельств вынуждены были остаться в общежитии, горестно жаловались, что не смогут увидеть семьи. Их все утешали и жалели. И только Машенька Норская, молча складывавшая платья в чемоданчик, завидовала тем, кто остаётся.
Да, папа каждые Святки присылал за ней извозчика и мадемуазель Кати, но Маша никогда не чувствовала, что дома её ждут. В институте она тоже не могла найти себе места. Другие девочки относились к ней без особой неприязни, но и без дружеской теплоты. В их отношениях чего-то решительно не хватало. Этим «чем-то» могла бы стать тоска по дому, если бы Марии хоть раз разрешили остаться на праздники в институте. Однако сколько бы девочка ни писала об этом домой, сколько бы ни умоляла родителей, но мама и слышать о таком не хотела – на рождественском балу все её дети обязаны были предстать перед приглашёнными.
Маша заранее ненавидела этот бал. Если трём её старшим сёстрам на праздниках удавалось блистать, то сама она – «неуклюжая младшенькая» со своими жиденькими русыми волосами и грустными коровьими глазами – вынуждена была тратить все силы, чтобы хотя бы не опозориться. Пока Нина будет с видом императрицы строить из себя хозяйку дома, Елизавета «плясать» вокруг мужа, а Анет кокетничать с кавалерами, Машеньку ждёт участь украшения самого дальнего угла бального зала. И танцевать её позовут разве что пожилые дядюшки, приглашавшие девочку лишь в качестве «милой» шутки.
Скрасить предстоящие праздники мог бы брат Женя, но Маша знала, что на это Рождество его не отпустят из полка. Милый Женя – единственный, кто замечал и баловал младшую сестру. Например, на прошлые праздники он привёз Машеньке трогательного плюшевого медвежонка Эдмона и сказал, что этот плюшевый кавалер станет её защищать, пока брата не будет рядом. Вот только в Смольный игрушку взять, конечно, не разрешили.
«Вот почему будет хорошо поехать домой, – уговаривала себя Мария. – Чтобы увидеться с Эдмоном».
Она уложила последние перчатки в саквояж и вышла в коридор.
Там уже ждала мадемуазель Кати: невысокая, сухая, как вяленая рыба, с вечно поджатыми губами, украшенными седеющими усиками. В своём мещанском пальтишке «на рыбьем меху» и в глупой высокой шапке она казалась неуместной в величественных стенах Смольного. Марии захотелось поскорее увести гувернантку отсюда, хотя бы из уважения к институту.
Когда водянисто-серые глаза мадемуазель Кати наткнулись на воспитанницу, она вздёрнула подбородок, видимо, чтобы придать себе более весомый вид:
– Бонжур, мадемуазель Мари.
Голос, такой же сухой, как и вся мадемуазель Кати, разбежался по гулкому помещению, эхом отразившись от стен.
– Бонжур, – блекло поздоровалась в ответ Машенька, присев в быстром и, как всегда, неловком реверансе.
– Алез, анфан! – Мадемуазель Кати махнула рукой, призывая следовать за ней.
В морозном воздухе за стенами института витал дух праздника. Люди в масках катались на коньках по замёрзшим прудам в Юсуповском саду, то и дело мимо пробегали ряженые, пролетали люди в санях. Всюду звенел смех. И только Маша молча куталась в свой полушубок и прятала руки в муфточку. Ах, как бы она хотела сейчас
