надо делать то, что я хочу и не делать того, чего я не хочу. Логично же!
Я сбрасываю халат и ночную сорочку, натягиваю простое дневное платье. Выбираю то, которое могу застегнуть сама.
Я обратно достаю купюры, прячу в декольте.
Отказаться от грошей? Вот везёт мужчинам, у них есть карманы!
У меня карманы тоже есть, но в фартуке, который предназначен только для ношения дома и только для занятий рукоделием…
Кто сказал?!
Я открываю комод, дёргаю все ящики подряд. Фартук нахожу в последнем. Конечно, где бы ещё. Я задираю подол, одновременно складываю фартук нагрудником вниз. Мне ведь не нужно надевать его “правильно”, мне достаточно затянуть пояс и воспользоваться карманами. Я делю гроши на две части, ссыпаю каждую в карман, а затем одёргиваю юбку и обуваюсь.
Быстрый взгляд в зеркало — ничего не торчит?
— Карин, что ты делаешь?!
Слишком долго провозилась.
Я опоздала, но всё равно завершаю уличный наряд аккуратной шляпкой.
— Мама…
— Карин, девочка моя, ты обезумела.
— Я проснулась. Мам, я понимаю, что ты меня не услышишь, но я хочу быть честной. Знаешь, чего я хочу? Я хочу жить долго и счастливо.
— Карин, мы с папой тоже хотим, чтобы ты жила долго и счастливо.
— Помнишь, ты рассказывала, как в детстве ненавидела клубнику, а тебя заставляли её есть? Из лучших побуждений, чтобы ты была здорова и счастлива, а тебе от клубники становилось дурно? Ты чесалась и иногда покрывалась красными пятнами. Разве ты не говорила своим родителям, что клубника вредит тебе? А что они? Они продолжали заставлять тебя её есть. Из лучших побуждений причиняли тебе страдание. Мам, Берт для меня такое же страдание, как для тебя — клубника. Понимаешь?
Глава 14
Понимаешь?
Мне хочется кричать. Мама смаргивает. На миг мне кажется, что она меня поняла, но она смотрит на меня с умилением, как на слепого котёнка, милого и совершенно неразумного.
— Карин, это другое.
Значит, ничего она не поняла.
— “Я знаю, как для тебя лучше”, — передразниваю я.
— Карин… — мама смотрит на меня. — Что на тебя нашло? Ты же хорошая девочка. Зачем ты себя губишь? А нас с папой за что? Папа тебе не скажет, но ты же ему душу рвёшь! А если у него сердце прихватит?
Бесполезно.
Её слова царапают. Я чувствую укол вины за то, что доставляю родителям проблемы, но…
— Мама, я благодарна тебе и папе за всё, что вы для меня сделали, но дальше я позабочусь о себе сама.
— Карин, это слишком. Ты не можешь!
— Могу, — отрезаю я. — По крайней мере я попробую сдать экзамен.
Мои слова уходят в пустоту. Мама вроде бы слышит, но совершенно не воспринимает. Говорить бесполезно, и всё, что я могу, это предупредить, куда и зачем я еду.
— Карин, на тебе ни один достойный молодой человек не женится!
За плечом у мамы вновь появляется сеньора Таэр. Она что-то шепчет. Вероятно, предлагает запереть дверь, и мама следует её совету. Заверения, что всё делается для моего же блага, я пропускаю мимо ушей. Я спокойно дожидаюсь, когда дверь запрут, затем выжидаю около минуты, прислушиваюсь.
И как только я слышу шаги, я со злым отчаянием втягиваю из окружающего пространства всю доступную силу.
Я знаю, что у меня получится.
Болотно-зелёный искрящийся шар врезается в замочную скважину, и металл замка с шипением плавится. Он будто воск горящей свечи стекает ручейками и быстро застывает, напоминая ручейки слёз. Дверь открывается, и я выхожу в будуар.
Мама сидит в кресле.
— Ты отправила за новой микстурой? — невольно спрашиваю я.
Похоже, что да, слишком уж выразительно забегали её глаза.
Мама не даёт прямого ответа, но она поднимается, протягивает руку. Я просто прохожу мимо, игнорирую оклик и сворачиваю в коридор. Я прислушиваюсь к себе и пытаюсь понять, хочу ли я попытаться достучаться до папы. С одной стороны, он меня точно не услышит, разговор бесполезен. С другой стороны, убегать и прятаться — это вести себя по-детски. А я решила стать самостоятельной.
Постучавшись, я слышу раздражённое:
— Я занят!
В прошлом… Хм, в прошлом я кралась на цыпочках, потому что папа занят серьёзными делами, и его нельзя отвлекать. В прошлом мне бы и в голову не пришло нарушить его покой стуком. А сейчас я, нарушая все границы, вторгаюсь.
Сколько раз мне доводилось видеть папин рабочий стол? Четыре-пять-шесть раз за всю жизнь, наверное. Поэтому я оглядываюсь как впервые. Очень широкий стол занимает большую часть пространства, и кажется, что он кабинету велик. Когда я буду обустраивать свой кабинет, поставлю изящный тонконогий “дамский” столик. А вот статуи гипсовых львов по обе стороны стола мне нравятся. Себе похожих поставлю…
— Папа, я не отниму много времени. Я пришла сказать, что благодарна тебе за всё, что ты для меня делал и продолжаешь делать. Я люблю тебя, люблю маму. Но моя жизнь это моя жизнь. Я не пойду за Берта. Я буду магиней.
— Да? — папа на удивление спокоен, только вот причина не та, которая меня бы обрадовала. — А вчера ты уверяла, что хочешь быть певицей.
— Чтобы снять концертный зал, мне нужны деньги, и я заработаю их магией.
— Карин, вернись в свою комнату. Ты под домашним арестом.
— Нет, пап. Я начинаю самостоятельную жизнь. Скоро ты прочитаешь о моих успехах в газетах.
— Ну-ну.
Папа отодвигает документы. Он хочет силой меня увести? Пусть попробует. Я не обращаю внимания и возвращаюсь в безлюдный коридор — горничные попрятались, только сеньора Таэр как нарочно попадается мне у лестницы с подносом в руках, а на подносе скручено белое влажное полотенце, какое обычно подают дамам, упавшим в обморок.
Мама из-за меня плохо?!
Я дёргаюсь и ловлю себя на готовности бежать в спальню. В душе поднимается гнев. Я знаю, что такое плохо на собственной шкуре, и притворяться, чтобы заставить меня слушаться… подло.
Мне очень жаль…
По лестнице я сбегаю, но именно здесь меня догоняет папа. Он молча подхватывает меня под локоть и крепко сжимает пальцы. Не больно, но ощутимо — не вырваться. Папа ничего не говорит, он просто позволяет мне в полной мере ощутить беспомощность и несостоятельность.
В воздухе над лестницей разлита сила, и я втягиваю её в себя.
Я не хочу делать папе больно, но я по-прежнему зла, и
