Отодвинув в сторону схему охлаждения, он положил перед собой чистый лист бумаги. Работа оказалась мучительной. Володя бормотал слова, отмерял на пальцах слоги, принимался писать и тут же зачеркивал написанное. Не то, не то! Пожалуй, лишь две строки в какой-то мере выражали его настроение:
«Жизнь, лишенная биоконтакта с объектом любимым,
Холодна, точно кельво-мороз нулевых областей».
Да, это были удачные строки. Конечно, Володя сознавал, что лирики прошлых времен писали лучше. Не то чтобы он их читал — к стихам он, в общем-то, был равнодушен, — но Тоня очень любила стихи и уйму их знала наизусть. Володя даже запомнил одно из читанных ею стихотворений, там неплохо было сказано «о нити той таинственной, что тянется, звеня, той нити, что с Единственной могла б связать меня».
Единственная… Очень точное определение. Но что делать, когда Единственная не понимает?..
Володя скомкал листок и швырнул в пасть мусоропровода. Схема охлаждения снова заняла на столе свое законное место. Но спустя несколько минут Володя обнаружил, что ничего не видит и не понимает в этой треклятой схеме.
Нет, так дело не пойдет. Прежде всего надо поточнее разобраться в характере отношений.
Он взял лист миллиметровки и крупно надписал сверху: «Анализ моих взаимоотношений с Тоней Г.». Раздумывая, припоминая подробности встреч и настроений, он постепенно построил график. По оси абсцисс было отложено время, по оси ординат — сила чувства в условно принятых Володей единицах. Красная кривая выражала отношение Володи к Тоне, а синяя — ее отношение к нему. На точках переломов стояли краткие пояснения: «пляж», «на концерте», «диспут об искусстве»…
Володя так углубился в анализ, что не заметил, как вошел и остановился за его спиной Морозов.
— Хм, — произнес Морозов. — Ты бы действовал в логарифмическом масштабе. Смены настроений были бы выразительнее.
Володя быстро прикрыл график рукой.
— Мысль, — согласился он. — Вместо величин чувств откладывать их логарифмы…
— Эх ты, досужий анализатор. Ну-ка, Вовка, говори, что у тебя стряслось?
И тут Володя, всегда такой сдержанный и уравновешенный, вдруг понял, что самоанализ — ничто, пыль, тлен по сравнению с доверительным разговором. Сбивчиво и торопливо, словно опасаясь, что его прервут, он рассказал Морозову все без утайки о своих трудных отношениях с Тоней Гориной и закончил классическим вопросом:
— Что мне делать, Алеша?
«Нашел у кого спрашивать совета…» — невесело подумал Морозов. Но у Володи была в глазах такая мольба, что язык не повернулся ответить «не знаю», хотя истина заключалась именно в этом ответе.
— Послушай, — сказал он, глядя в окно на яркие фрески противоположного корпуса. — Я не очень-то гожусь в советчики, но… объяснись ты с ней начистоту. Признайся в любви и…
Он хотел добавить: «…и не морочь мне голову», но удержался.
— Разве она сама этого не понимает? — спросил Володя, искренне удивленный.
— Конечно, понимает, но… в общем, надо объясниться. Объяснение, по крайней мере, тем хорошо, что внесет какую-то ясность. — Морозов усмехнулся при мысли о том, как легко давать советы другим. — Вызови Тоню на свидание, попроси, чтобы она выслушала тебя, не перебивая… встань, черт побери, перед ней на колени… Наши предки прекрасно все это умели, а мы почему-то разучились…
— На колени? — еще больше изумился Володя.
— Да! На колени! — Морозов крупно зашагал по комнате, пытаясь подавить в себе закипающее непонятное раздражение. — Скажи, что жить без нее не можешь. Не отпускай ее ни на шаг. Куда она, туда и ты! Иначе непременно появится кто-то другой! — Он остановился перед Володей, сунул ему в руки коробочку видеофона. — На! Вызывай ее сейчас же, при мне! Ну, быстро!
— Хорошо, — оторопело прошептал Володя.
Тоня пришла в беседку точно в назначенный час. На ней было платье без рукавов, при малейшем движении оно вспыхивало разноцветными искрами, меняло цвет.
В саду сгущалась вечерняя синева, на небе высыпали звезды.
— Какая ночь! — сказала Тоня, остановившись у входа в беседку. Она закинула руки за голову, поднятую к звездам, и с чувством произнесла: — «Какая ночь! Алмазная роса живым огнем с огнями неба в споре, как океан, разверзлись небеса, и спит земля — и теплится, как море».
Володя любовался ее лицом, ее руками, с наслаждением слушал Тонин звучный голос. Ему хотелось выразить свой восторг. Но он не умел.
— Тоня, — сказал он. — Здравствуй, Тоня.
— Привет, — улыбнулась она. — Куда пойдем?
— Посидим здесь. Тоня. Мы почти не бываем вдвоем…
— Сегодня бал у математиков, у них всегда очень весело, но, если хочешь, посидим немного.
Они сели на скамейку. «С чего начать?» — взволнованно подумал Володя.
— Ну, что у тебя? — прервала Тоня затянувшееся молчание. — Сдаешь зачеты?
— Сдаю… А у тебя что нового?
— Ничего особенного. Сегодня было много переговоров с Луной. У Чернышева такой приятный голос, даже когда он сердится. Он требовал прислать какое-то снаряжение. Тебе не надоело сидеть?
— Тоня… — Володя несмело взял ее руку в свои ладони. — Тоня, скоро наша группа улетит на Луну, и я хотел… я хотел тебе сказать…
Она быстро взглянула на него.
Вот теперь следовало, по совету Морозова, упасть на колени. Но Володя будто одеревенел. Он подумал, что неприлично так долго держать ее руку, и выпустил.
— Что же ты хотел сказать?
— Тоня… — Володя еле шевелил языком, все приготовленные заранее слова напрочь выскочили из головы. — Тоня, — продолжал он с отчаянной решимостью. — Я бы очень, крайне хотел, чтобы мы… чтобы мы всегда были вместе… Куда ты, туда и я…
— Вот и хорошо, — заулыбалась Тоня. — Вот и пойдем на бал к математикам. — Она встала. — Ну, что же ты? Пойдем, скоро начнется.
— Нет. — Володя помотал головой и тоже поднялся со скамейки. — Нет, Тоня, ты не понимаешь… Лучше я уйду…
Он потерянно кивнул и, не оборачиваясь, побрел прочь. Она озадаченно смотрела ему вслед. Потом достала зеркальце, поправила волосы — это помогло ей справиться с растерянностью.
— Дивергентный какой-то, — тихо проговорила Тоня.
Она была неправа. Дивергенции, то есть расхождения, отклонения от правил, начались несколько позже.
После объяснения с Тоней Володя провел бессонную ночь. Зато на утренних занятиях он проспал учебный фильм «Обеспечение безопасности при текущем ремонте вспомогательных плазмопроводов». Во второй половине дня он сдавал практикум по приготовлению пищи в вакуумных условиях и только вечером, окончательно освободившись, отправился к Морозову, чтобы отвести душу.
В коридорах общежития было шумно, из-за полуоткрытых дверей слышались голоса, смех, музыка. У Морозова в комнате сидели трое парней, они спорили о чем-то. Включенный кристаллофон выкрикивал какую-то старинную песню из морозовской коллекции, высокий отчаянный голос выводил:
