Николас знал: Асакуса, как и остальные части города, не сохранила шрамов того времени. Японцы приложили для этого очень много усилий. В этой части Токио, может, даже в большей степени, чем в других районах города, все еще царил дух величественной эпохи Эдо.
Море людей окружало ворота Каминари. Быстрые тени его метались по плоскости ворот. Красно-черный гигантский фонарь из рисовой бумаги висел меж двух деревянных статуй богов ветра и грома, охранявших богиню, которую любили и которой поклонялись, хоть она однажды и подвела доверившихся ей людей.
Протискиваясь сквозь толпу спешащих японцев, Николас свернул на вымощенную булыжником Накамисэдори, минуя магазинчики сластей и сувениров, доверху набитые товаром.
Повинуясь импульсу, он свернул в ближайшую боковую улочку и медленно зашагал в полутьме. Внезапно Николас остановился перед крохотной витриной с названием “Ёноя”, выполненным иероглифами. Стеклянные полки внутри были заполнены самшитовыми гребнями.
Николас вспомнил, как Юко медленно, ритмично расчесывала таким гребнем волосы. Какими мягкими, длинными и блестящими были эти пряди — густые и светящиеся. Однажды он спросил у нее: “Неужели у всех на Востоке такие чудесные волосы?” — и она смущенно засмеялась, оттолкнув его:
— Только у тех, кто может себе позволить вот это, — ответила она, все еще смеясь, и показала ему искусно вырезанный гребень ручной работы. — Потрогай, — предложила она.
— Липкий, — сказал он.
— Но он никогда не застрянет в волосах, Николас, — пропела она своим музыкальным голоском. — Этот самшит привозят с самого Кюсю, с юга. Дерево разрезают и зачищают на нем все неровности, после этого неделю сушат над особым огнем. Потом пластины плотно связывают вместе, поверх связки надевают бамбуковое кольцо и оставляют сохнуть на тридцать лет, чтобы они были совершенно сухими перед тем, как из них будет вырезан гребень. В магазинчике в Асакуса, где я покупала его, мастера учатся по двадцать лет. Они сидят по многу часов неподвижно — двигаются одни только руки, делающие гребень.
Николас был поражен. “Даже к созданию такой обыкновенной вещицы, как гребень, — подумал он, — мы относимся тщательно, с артистизмом. Ни один западный человек никогда не поймет — зачем? Или подумает, что мы ненормальные, раз посвящаем столько времени такому маленькому и вроде бы неважному делу?”
Повиновавшись импульсу, Николас вошел в магазин и купил гребень для Жюстин. В то время, как продавщица снова смазывала маслом гребень, осторожно заворачивала его в три слоя рисовой бумаги и укладывала в кедровый футлярчик ручной работы, он разглядывал разные гребни, искусно выложенные на полках. В каждом округлом изгибе, в каждом ровном зубце он снова видел Юко перед зеркалом, ее молочно-белая рука поднималась и опускалась, словно волна в реке черных волос. Он видел этот угольно-черный каскад, контрастирующий с белоснежным кимоно, красноватые края которого струились подобно кровавым потокам.
Он наклонился к ней и, положив руки на хрупкие плечи, повернул к себе, она поднялась. Мягкое шуршание шелка напоминало горестно-сладкое опадание божественных цветков сакуры в середине апреля, когда, казалось, возвращались древние боги Японии, наполняя ароматный воздух своим незримым присутствием.
Ощущение Юко, видение. Юко, ее запах — все вместе буквально перевернуло Николаса изнутри. Он снова почувствовал глубокий страх перед тем, что некогда она открыла в нем — перед мощью сексуального влечения. В шестьдесят третьем ему едва исполнилось восемнадцать. К этому времени он еще не знал женщин, а уж тем более таких сильных, как Юко.
Она будто держала Николаса в нежных сетях, и, когда ее ладонь коснулась его щеки, он вздрогнул от внезапного ощущения ее ласки. Как всегда, Юко пришлось взять инициативу в свои руки. Ее пальцы скользнули вдоль смуглого тела, сбрасывая с плеч кимоно. Оно опало с шорохом, приоткрывая изгиб ее грудей с затвердевшими сосками. У Николаса перехватило дыхание и судорожно сжался живот.
Мягкое белое кимоно сползало по рукам, его алая кромка теперь была подобна лижущему пламени. Теперь она была нагая, свет очерчивал фигуру Юко, отбрасывая глубокую тень на потаенные места ее тела, больше приоткрывая, нежели пряча.
Николас почувствовал, как ужас наполняет его, когда она двинулась, словно колдунья, высвобождая его чувства, вытягивая на свет его вязкое желание. Он ни в чем не мог отказать ей в такие мгновения. И все же была в ней какая-то глубоко затаенная грусть, когда ее рука скользила меж его бедер.
— Это все, о чем ты можешь думать? — спросил он глухо.
— Это все, что у меня есть, — ответила она со стоном, направляя его.
Медленно сознание его вернулось к реальности, к пустому месту на полке, где раньше лежал подарок для Жюстин. Юко исчезла так же неожиданно, как исчез этот гребень со стеллажа.
Николас подумал о том, что же стало с волшебным гребнем Юко. Бросил ли Сайго его следом за ней в пролив Симоносэ-ки? Был ли он у нее в волосах, когда он оглушил ее битой, а потом связал перед последним, длинным путешествием на лодке по этим неспокойным водам? Или какая-нибудь девчонка нашла его среди брошенных вещей Юко и сейчас носит его?
Николас почувствовал, что глаза его полны слез. Вопреки клятве никогда не вспоминать тот момент, когда его двоюродный брат — это исчадие ада! — рассказал ему о смерти Юко, он вновь и вновь прокручивал происшедшее в своей памяти. Его сердце опять разрывалось на части. Сегодня он чувствовал потерю Юко столь же остро, как и тогда, год назад. Наверное, есть раны, которые время залечить не в состоянии.
Механически он принял из рук продавца роскошно завернутый пакет, подписал счет на карточку “Америкэн экспресс” и ощутил, будто “ками” — душа Юко — находится где-то рядом, дотрагиваясь до него, вместе с ним разглядывая разложенные гребни.
И на это мгновение смерть исчезла из мира живых, будто и не было никогда барьера между жизнью и смертью. Неизвестное вдруг стало известным и понятным. Перенесся ли он к мертвым или это ожила тень Юко?
Потрясенный, Николас снова стоял в одиночестве у прилавка. Продавщица странно смотрела на него, не зная, улыбнуться или страшиться необычного выражения его лица.
Выйдя на Накамисэдори, Николас вернулся к храму Сансёдзи, где продавали рисовые лепешки и черепашьи палочки, точно так же, как и сто лет назад. Он не хотел расставаться с прошлым, развеять последние сладостные видения этого сна наяву. У киоска на обочине Николас остановился купить сладости, которые делались из яиц и муки. Древний торговец наливал их в формочки кукол, покрывая затем соевым джемом.
Но, взяв крохотную конфету в руку, Николас понял, что не хочет ничего есть, особенно сладкого. Прошлое будто оставило во рту привкус пепла. Раньше он думал, что со смертью Сайго обрывки прошлого высохнут и опадут, как старая змеиная кожа. Но теперь, вернувшись в Японию, он понял, что это не так. Так и не могло быть. В жизни существует непрерывность, которую невозможно отрицать. Как часто говорил отец Николаса, полковник Линнер: “Это единственный настоящий урок истории, и те, кто не усвоил его, исчезают из-за своей нерадивости”.
