Книга Кровные драконы. Белое море - Анна Левин

оба брата Скуратовы, Демьян и Александр, к которому чувства испытывала Ольга. Никому она в этом не призналась, и страдала в одиночку. Иногда я хотела ей сказать, что заметила ее влюбленность, и была готова разделить с ней ее боль, поддержать, как она меня когда-то. Но я не смела лезть в ее сердце, силой вырывать оттуда откровения, поэтому просто страдала вместе с ней, оплакивая и ее любовь, и свою.

— А сейчас у нас будет трансформация, — прервал Олега Никодим, которому надоело слушать дифирамбы в честь сударыни Беломорской. — Хотя не понимаю, зачем было нас заставлять ходить на практику?

— Так наоборот, будет интересно и полезно! Вы сможете наблюдать за процессом принятия истинной формы, что пригодится на экзаменах, ведь одно дело читать о трансформации, а другое — видеть ее вживую.

— Мой брат прав, — с энтузиазмом сказал Олег, — поэтому попечители и распорядились допустить людей к практике. К тому же я не откажусь от группы поддержки! Растяните плакат с моим именем, будете болеть за меня!

— А почему это за тебя? — со смехом возмутился Демьян, и последующие десять минут они выясняли, кто лучше летает.

Такой настрой мне нравился больше, словно на время мы вернулись в прошлое, когда между нами не было натянутости. Однако стоило Ярославе грациозно подняться из-за стола, как внимание парней разделилось, и одна часть отвлеклась на драконицу. Она прошествовала мимо со своей свитой, не замечая, или не желая замечать, сколько интереса было в глазах одних, и боли — в глазах других.

* * *

Наше женское общежитие нравилось мне своим уютом, созданным благодаря проживающим там драконицам: они расставили всюду букеты в красивых вазах и комнатные растения, прикрепили оригинальные лампы (если расфокусировать немного взгляд, возникает ощущение, словно это сверкают звезды, или огромные драгоценные камни). На столиках стояли поделки, а на стенах видели пейзажи и портреты, натюрморты и историческая живопись.

Я всегда любила возвращаться в свою комнату мимо этой красоты, но сегодня ничто не было способно поднять настроение.

В столовой мы расстались с привычными улыбками, и вряд ли кто-то посторонний разглядел изменения. Но я отчетливо заметила слезы в глазах Ольги и опущенные плечи Мирославы. Глеб ушел с чувством облегчения, ему было тягостно продолжать играть роль парня Мирославы, а Александр и вовсе не уделял внимания Ольге, не догадываясь о ее чувствах. Насколько я его знала, ему было плевать на все: парень желал лишь добиться успеха, получить диплом Академии, и построить карьеру. За этим мы, смертные, собственно, и приезжаем сюда. И не думаю, что симпатия к Ярославе может перерасти во что-то большее, ведь он умен, и понимает, что кровной драконице он не пара. В этом плане он оказался умнее меня.

Войдя в свою комнату, зацепилась взглядом о разложенный на кровати наряд. Драконам нестрашен здешний холод, поэтому для предстоящего урока им выделили простые летные костюмы, как на турнире. Людям же полагались утепленные плащи с капюшонами. Я впервые надела такое одеяние, и застыла возле зеркала, глядя на свое тело: худое, с торчащими ребрами, плоское, как у ребенка. Я всегда отличалась худобой, но после ранения и недель в корпусе целителей моя фигура вовсе потеряла любой намек на женственность. Мне назначили особый порядок питания, но еда никак не восполняла потерянную энергию. Наоборот, мое тело словно таяло, и я не могла этому помешать.

В тот вечер в разговоре с известным целителем господином Клеверовым Ярогнев сказал что-то о поздней трансформации. Они недоумевали, почему сила дракона начала пробуждаться в столь позднем возрасте. Я спрашивала у Артемия Круторогова и самого Клеверова, что это означает, и что за этим последует, приму я истинный облик или нет, но мужчины лишь растерянно переглядывались, с трудом признаваясь в своем неведении. Для Клеверова это был значительный удар, ведь он привык знать все, быть лучшим в своей сфере, а Круторогов просто страдал от невозможности помочь родной дочери. Но они беспрестанно искали информацию, отслеживали малейшие изменения в моем состоянии, пытаясь найти ответы, не привлекая внимания общественности.

Отвернувшись от зеркала, я достала снадобье, размешала с водой и выпила, смакуя горький привкус, который сначала мне не нравился, а потом — показался приятным. Ярогнев приказал пить его три раза в сутки, чтобы симптомы не проявлялись, и я четко следовала его наставлениям, так как при регулярном употреблении снадобье действительно работало.

Что бы мы ни делали, я не могла принять облик дракона, вместо этого меня истязали первичные симптомы трансформации: обостряющиеся зрение и слух, после чего голова раскалывалась от боли. В детском возрасте обострение чувств проходит куда проще, и к тринадцати годам драконы уже могут трансформироваться. У меня же мутация началась в восемнадцать лет, что стало бы сенсацией, если общество узнало, но мы как раз старались не допустить огласки.

В очередной раз тяжело вздохнула, и потянулась к секретной шкатулке. Там на две пачки были поделены письма: первая стопка — от Матвея, вторая — от сударя Беломорского. Нежно провела пальцами по конверту, вспоминая, с каким трепетом ждала писем от Ясногорова, с каким упоением читала его признания в любви, вытирала слезы, вызванные стихотворениями в мою честь. Однажды в конверте вместо письма я обнаружила свой портрет, который, как оказалось, написал Глеб Скуратов по просьбе Матвея, но я все равно была счастлива, не думая, что когда-нибудь этому придет конец.

Но все закончилось, недосказанности не осталось, мы разошлись, не возвращаясь больше к теме своих чувств. При всех мы поддерживали былую вежливость, но для наблюдательных драконов пропасть между нами стала очевидной. Мы больше не были парой, и девушки с удвоенной силой устроили охоту на сердце Матвея. Глупышки, они еще не знали о его помолвке с самой знатной девушкой державы.

Отложив первую стопку писем, я взялась за вторую. Для меня до сих пор оставались загадкой чувства Ярогнева: я понимала, что его в первую очередь заинтересовала моя тайна, а не я сама, но что он чувствовал сейчас? Можем ли мы стать друзьями? Я считала его своим другом, испытывая благодарность за все, что он сделал для меня и продолжает делать. Однако помимо дружеской привязанности я ощущала сложный и мучительный клубок чувств, состоящий из стыда, неловкости, притяжения, доверия, страха. Но при этом Ярогнев был единственным, кому я верила, и кто мог меня поддержать в нарастающей буре.

В коридоре раздался громкий смех, от которого я наконец очнулась. Спрятала письма в шкатулку, убрала ее в тайник, схватила утепленный плащ, и поспешила на урок.

*