Он смотрел в лица своих друзей, и их нижние челюсти медленно отвисали.
– Но ведь это означает, – сказала наконец Юдифь, – что тот, чей скелет там сейчас лежит, ещё жив?
– Правильно.
Иешуа казался предельно ошарашенным.
– Тогда мы должны его разыскать! Предостеречь его!
– И что тогда?
– Чтобы он не отправлялся в это путешествие.
– Но тогда мы его не выроем, – перебила сестра. – А если мы его не выроем, то мы вообще не придём к мысли предостеречь его. А поскольку мы его не предостерегли, он всё-таки отправится в прошлое. И тогда мы его выроем, – она залилась звонким, как колокольчик, смехом. – Наверное, я всё-таки не такая уж и отсталая!
– Это действительно безумная теория! – беспомощно повернулся Иешуа к Стивену. – У меня голова сразу тупеет, как только я начинаю об этом думать.
Они снова пустились в путь. Из нескольких раскрывшихся на улицу дверей хлынул поток людей, и Стивен не сразу понял, что это закончился киносеанс. Они пробились между сигналящими, воняющими машинами на другую сторону улицы и свернули по команде Иешуа на более спокойную поперечную улицу.
– Дело не в том, чтобы предостеречь этого человека, – сказал Стивен. – Я могу себе представить, что он даже знает, что не вернётся назад. Может быть, путешествие во времени действует только в одном направлении, и он, возможно, сознательно пошёл на это.
– Но кто же на такое пойдёт? – спросил Иешуа.
– Ах, слушай, почему бы нет? Ради такого-то!
– Ради какого такого?
Он остановился и непонимающе посмотрел на них:
– Да вы что? Допустим, я могу отправиться на две тысячи лет назад. Я знаю, что не вернусь, но я могу захватить с собой лучшую видеокамеру, какая только есть. И вы спрашиваете, кого я буду там снимать?
Две физиономии по-прежнему смотрели на Стивена, тупо моргая глазами. Пока до Стивена не дошло.
– Ах, чёрт, – пробормотал он. – Ну, всё понятно. Вы же евреи. Чего с вас взять…
Он глубоко вздохнул:
– Итак, снова да ладум. Подумайте о том, что человек, который отправляется в прошлое, берёт с собой американскую версию инструкции по пользованию. Не японскую, не еврейскую. Возможно, он американец. А для американца, который берёт на себя решение отправиться на две тысячи лет назад и не вернуться, во всём тогдашнем мире может быть единственный интересующий его мотив – Иисус из Назарета. Иисус Христос.
В продолжение одного удара сердца у него было такое чувство, что он вышел за пределы собственного тела и увидел со стороны самого себя, стоящего на узенькой, тёмной улочке Тель-Авива, и услышал эхо своих слов, отражённое от спящих домов вокруг. Потом это мгновение минуло. Он зажмурился. Что он только что сказал?
– Верно, – сказала Юдифь. – Он жил в то время.
– Да, – поддержал ее Иешуа. – Именно на этом факте основано летоисчисление. – Но тут ему пришло в голову, что иудейская культура ведёт собственный отсчёт исторического времени: сейчас у них 5760 год. Но даже правительство государства Израиль придерживается христианского календаря. Навскидку он не мог припомнить ни одного государства мира, которое не придерживалось бы его. Да, можно было с полным правом сказать, что всё современное летоисчисление основано на рождении Христа.
Стивен почувствовал, как его ладони становятся влажными. Мурашки пробежали у него по спине, волосы на затылке встали дыбом. Брожение в мыслях прекратилось, и воцарилась кристальная ясность, от которой у него даже дыхание перехватило.
– Джон Каун, – продолжал он голосом, который странным образом просел, – выстроил такую же теорию. Поэтому он здесь. Он сказал себе, что где-то должна быть и камера, запакованная и запечатанная, чтобы продержаться две тысячи лет в целости и сохранности, а в камере видеоплёнка.
Он увидел, как Юдифь медленно, понимающе кивнула. Он увидел лицо Иешуа в свете уличного фонаря – оно было бледным. Всё стало ясно. Все элементы пазла сложились в законченную картинку.
– Он хочет заполучить это видео, – сказал он.
8
Было исследовано строение стенок некоторых сосудов, при этом куски фрагментов сосудов были обломаны и заново обожжены в электрической оксидирующей печи, причём пробы подвергались в течение одного часа самой высокой температуре: 800–900 градусов для железновеково-византийской/франко-арабской керамики и 1000 градусов для средневековой и позднейшей керамики. Благодаря оксидированию обломки приобретали в большинстве своём более светлые тона, и тогда добавки, равно как и глазурь, становились лучше видны. Если обломки разрушались от высокой температуры, это давало возможность судить о температуре первоначального обжига (ср. гл. III. 5–1).
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».
Мобильный дом Джона Кауна можно описать двумя словами: «соответствующий положению». Большую его часть занимал роскошный кабинет, стены которого были облицованы тёмным деревом, а пол покрыт серым мягким ковром с ворсом по щиколотку. Пыльные ботинки оставляли на этом ковре грязные следы, вид которых причинял почти физическое страдание. В комнате царствовал громадный письменный стол красного дерева, на котором стояла бронзовая лампа с зелёным абажуром, – Эйзенхардт видел такие только в американских художественных фильмах. Над мощным чёрным кожаным креслом висела картина, написанная маслом и имеющая очень дорогой вид, – наверняка она таковой и являлась. На приставном столике стоял компьютер, на экране которого медленно вращался фирменный логотип «Каун Энтерпрайзес», а рядом толпилась целая батарея телефонов. Эйзенхардт вспомнил об антеннах, которые он заметил на крыше мобильного дома, среди них была большая спутниковая тарелка, которая наверняка годилась для двустороннего общения через спутники связи. Джон Каун мог находиться как угодно далеко от своей головной штаб-квартиры, но всегда имел возможность держать бразды правления в своих руках.
И что самое приятное: в помещении было прохладно.
– Что вы будете пить? – спросил магнат и открыл холодильник, набитый бутылками, в которых соблазнительно мерцали жидкости всех цветов. – Канадский виски для вас, как всегда, профессор?
– Да, спасибо, – вздохнул Уилфорд-Смит, опускаясь в кресло. Вид у него был утомлённый.
– А вы, мистер Эйзенхардт?
Писатель помедлил. Он редко пил алкоголь, и не столько из-за здоровья или из принципиальных соображений, сколько по той простой причине, что после этого чувствовал себя хуже, чем до того. Алкоголь ухудшал его самочувствие. В лучшем случае его одолевала сонливость.
– А нет ли у вас чего-нибудь безалкогольного? – спросил он.
Каун посмотрел на него взглядом, в котором Эйзенхардт прочитал некоторое неодобрение: как будто он нарушил неписаные правила. Испортил игру. Однако Каун спросил, не изменившись в лице:
