положил трубку.
— Шалунишка.
Это был мой знакомец с корабля. Его приятель стоял в другом конце зала, к нам спиной; он разглядывал книги на вращающемся стенде.
— Чем это, по-вашему, заинтересовался Синклер? Подойдем посмотрим?
Мы подошли. Синклер зашаркал прочь.
Большинство книг на стенде принадлежали перу X. Д. Ч. Бела. На задней обложке каждой был портрет автора. Измученное писательское фотолицо. Но мне показалось, что оно подмигивает. Я подмигнул в ответ.
— Вы его знаете? — спросил мой знакомец.
— Едва ли кто из нас по-настоящему знал мистера Черенбела, — сказал я. — Этот человек шел в ногу со временем.
— Местный писатель?
— Очень местный.
Почтительным пальцем он пересчитал названия.
— Он выглядит потрясающе. Надеюсь, что мне удастся его повидать. А вот эта, наверно, отличная.
Книга, которую он выбрал, называлась «Ненавижу вас» с подзаголовком «Человек, который хотел стать собой». Мой друг жадно открыл книгу и зашевелил губами: «Я — человек, не ставший собой. Мое „я“ съела ненависть. Моя личность изуродована ненавистью. В гимнах моих — не хвала, а ненависть. Ужасно быть Калибаном, говорите вы. А я говорю: потрясающе. О потрясающем поведу я мою неожиданную речь».
Он прервал чтение, протянул книгу продавщице и сказал:
— Девушка, девушка, я хочу ее купить. — И, расстреливая пальцем титул за титулом: — И эту, и эту, и эту, и эту.
Он был не одинок. Туристов умело направляли к полке.
— Туземный автор.
— Не произносите этого слова.
— Наверно, уйма местного колорита.
— Выбирайте выражения.
— Смотрите, он нападает на нас.
— Нет, он просто нападает на туристов.
Группа двинулась дальше, почти очистив полки. Я купил все книжки X. Д. Ч. Бела. Продавщица сказала мне:
— Туристы обычно хватаются за «Ненавижу», а мне больше нравятся романы. Они согревают душу.
— Добрый честный секс?
— Нет, расовые отношения.
— Извините, мне нужен другой язык.
Я надел очки и прочел посвящение на одной книжке: «Автор выражает благодарность фонду Хаакера, чья щедрая поддержка помогла ему воплотить свой замысел в книгу». В другой книжке благодарность выражали фонду Стоквела. Мой приятель — он на глазах превращался в приятеля, — держа свои книги под мышкой, заглядывал в мою.
— Вот видите. Они все за ним гоняются. Он и глядеть на меня вряд ли захочет.
Нам преподнесли маленькие бутылочки с ромом — подарки от разных фирм. Проспекты и брошюрки, фотографии и карты со стрелками и крестиками знакомили нас с красотами острова, теперь полностью обследованного картографами. Девушка была особенно приветлива, рассказывая о достопримечательностях.
— Тут у вас грязевые вулканы, — сказал я. — Это довольно любопытно. Но в проспектах не обозначено, где теперь лучший публичный дом?
Туристы уставились. Девушка позвала: «Мистер Филлипс». А мой приятель взял меня под руку, улыбнулся, как ребенку, и сказал:
— Ого, кажется, мне придется за вами присматривать. Я знаю, каково это, когда тебя закрутит.
— Знаете, охотно вам верю.
— Меня зовут Леонард.
— Меня — Фрэнк, — сказал я.
— Уменьшительное от Франкенштейна. Не обращайте внимания, это я пошутил. А видите вон моего друга — он к нам спиной? Это Синклер.
Синклер стоял к нам спиной, изучая измученную живопись — черный берег под грозовым небом.
— Только Синклер не станет с вами разговаривать — особенно после того, как я разговаривал с вами.
В бурлящем зале мы были тремя неподвижными точками.
— Почему Синклер не станет со мной разговаривать?
— Ревнует.
— Ура вам.
Я удрал от него к такси.
— Эй, вы уж теперь не теряйтесь. Я за вас беспокоюсь, помните?
Под деревянной аркой с надписью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА НАШ ЖИВОПИСНЫЙ ОСТРОВ таксисты, чинные, в темно-серых брюках, белых рубашках, некоторые даже при галстуках, вели себя как люди, сведенные с ума радиопризывами к вежливости. Они накинулись на туристов — легкую добычу в карибских ситцах, разрисованных пальмами, тростниковыми хижинами и танцовщицами в юбках из листьев. Казалось, тропики существуют только у них на спинах; когда они влезали в такси, тропики скрывались вместе с ними.
Мы выехали на проспект, застроенный стеклянными зданиями, барами с кондиционированным воздухом и заправочными станциями с забористой рекламой. На каждом углу висел лозунг: ГОРДОСТЬ, ТРУД, КУЛЬТУРА. Над таможней — флаг. Незнакомый: желтое со, лице с лучами над голубыми волнами моря.
— Куда вы девали британский?
Таксист ответил:
— Его сняли, а прислали этот. По правде сказать, мне больше нравился старый Юнион Джек. Нет, поймите меня правильно, я говорю про сам флаг. Присылают нам эту, я извиняюсь, штуковину и подслащивают ее старинной трепотней насчет червленого, лазоревого, перевязей и прочего. Подслащивают; но мне больше по вкусу старый Юнион Джек. То, я понимаю, был флаг. А это — вроде что-то выдуманное. Знаете, вроде иностранных денег.
Когда-то остров казался мне бесфлажным. Юнион Джек, конечно, присутствовал, но это было неубедительное самоутверждение. Остров парил без привязи, и, если угодно, вы могли явиться туда с собственным флагом. Ежедневно при заходе солнца мы спускали у себя на базе наш звездно-полосатый; играл горн, и по всему городу, на узких улочках, среди больших деревьев и старых деревянных домишек, каждый американский солдат становился по стойке «смирно». Это было самоутверждение смехотворное — местные ребятишки нас передразнивали, — но лишь одно из многих в этом городе смехотворных самоутверждений. В парадной комнате у мистера Черенбела долго висел цветной портрет Хайле Селассие; а в угловой бакалее Ма Хо между китайскими календарями висела фотография Чан Кайши. На бесфлажном острове мы, салютуя нашему флагу, собирались вернуться в Америку; Ма Хо собирался в Кантон, как только кончится война; а портрет Хайле Селассие должен был напоминать мистеру Черенбелу и всем нам, что ему тоже есть куда вернуться. «Это место несуществующее», — говорил он, и он был мудрее всех нас.
Теперь, проезжая по городу, чьи черты так изменились, что изменение, казалось, затронуло и саму землю, структуру почвы, я снова почувствовал, что пейзаж и, может быть, все человеческие связи существуют только в воображении. Впрочем, теперь остров существовал: об этом извещал флаг.
Дорога пошла в гору. Над водопропускной трубой сидели двое калипсян[6], соответственно одетых, и уныло поджидали слушателей. Чуть позже мы увидели двух более удачливых. Они пели серенаду жизнерадостной туристке. Таксист праздно ждал, руки в карманах, зубочистка во рту. Озлобленный муж стоял также праздно, но у него был вид человека, который пытается побороть ярость.
Гостиница была новая. Панно в вестибюле прославляли пейзаж и народ, существование которых как бы отрицала сама гостиница. На доске объявлений значилось название нашего теплохода с припиской: «Отплытие откладывается». Афиша рекламировала «Кокосовую рощу». Другая приглашала на Ночь жаркого в «Хилтоне», распорядитель — Гари Попленд, звезда голубого
