открыла дверь и увидела Иду. Накануне была премьера, домой я по- пала глубокой ночью. Комната завалена цветами, среди ко- торых были шикарные лилии. Окно я открыть не догадалась и “угорела” от этих лилий. Смотрю на Иду ошалелым взглядом: наверное, что-то случилось… А Ида прижала меня сонную к своей груди и сказала: “Доченька, собирайся. Я забираю тебя к нам. Навсегда…” Через мгновение появился таксист, вынес мой сундук со всем “приданым”, погрузил в машину, и я “навсегда” переехала в дом своего будущего мужа – на улицу Горького, 34… Я думаю, что такое ускорение событий произошло потому, что и до Миши, и до Иды доходили разные “нехорошие” слухи обо мне, и, видимо, после очередного Мишиного звонка семейный совет вынес решение взять меня под особый контроль…
Я всегда поражалась еще одному качеству Таля. Я под- черкиваю – Таля, потому что Мишей он был для меня, для своих близких и немногочисленных друзей. Для всех остальных он был великим, выдающимся, чемпионом, гениальным шахматистом и загадочной личностью.
Меня до сих пор удивляет этакая бесцеремонность значи- тельной части так называемых “простых смертных”. Они запросто подходят к “знаменитости” на улице, в гостинице – где угодно, и хорошо еще, если просто попросят автограф… Они задают массу, порой нескромных, вопросов, оспаривают, если “знаменитость” – шахматист, правильность сделанного в партии хода, суют какие-то листочки с собственными исследованиями в том или ином дебюте… Появляются откуда-то доверенные лица, которые с подробностями рассказывают, как они, допустим, уговаривали стюардессу впустить в самолет “вдребезги пьяного экс-чемпиона мира”, убеждая простодушных в своей собственной добродетели. Эти люди не понимают, что если гений и напивается, то он и напивается, как гений, и остается гением в любом состоянии…
Так вот, меня всегда поражали в Тале простота и наивность его взаимоотношений с такими людьми. Он мог спокойно ввязаться в шахматную дискуссию со случайным пасса- жиром в каком-нибудь аэропорту, и его оттаскивали силой, потому что заканчивалась посадка… Его можно было втянуть в “парковый блиц”, и никто не мог его из этого “блица” вытянуть. Даже когда начинался дождь, он просил собравшихся вокруг зевак раскрыть над доской зонтик… Он даже мог выпить на ходу со случайным человеком, если этот человек казался ему интересным.
Я не помню случая, чтобы Таль сказал что-то бестактное, грубое, чтобы мог отказать в чем-либо в обидной для человека форме… Были ли люди, о которых можно сказать, что Таль относился к ним плохо? Я таких людей не знаю. Другое дело, что он любил подшучивать, подтрунивать… И чем больше Таль любил кого-то, тем больше этому человеку от Таля “доставалось”. Он без конца, но очень по-доброму “цеплял” своего друга и тренера Александра Кобленца. “Маэстро” (такое прозвище имел Кобленц) никогда не обижался. Он делал вид, что все Мишины “уколы” адресованы не ему, а кому-то другому… Однажды, как рассказывали, один из гроссмейстеров во время анализа сыгранной партии отпустил в адрес Кобленца какую-то язвительную шутку. “Маэстро” оторвал взгляд от доски и произнес в сторону обидчика: “А вот Таль никогда не говорит глупостей – он предпочитает острить. На вашем месте он бы сострил”.
Таль всегда шутил по-доброму. Если же он позволял себе по отношению к человеку что-то желчное, это означало конец взаимоотношений, и человек запоминал сказанное на всю жизнь. Но, как правило, “обиженный” был того до- стоин… И еще Таль не любил розыгрыши. Он считал, что по большому счету в розыгрышах заложено нечто унижающее человеческое достоинство. Когда в компании расска- зывали, как кто-то кого-то разыграл, Таль всегда вскиды- вал брови, и выражение его лица говорило одно: “Ну, и что дальше? И это все?!”
С первых дней моего “официального” замужества я на- чала уговаривать Мишу переехать в отдельную квартиру, чтобы жить независимо от его домашних. Повторяю: Ида, Роберт, Яша относились ко мне прекрасно, но все-таки… Начнем с того, что Яша был мужчиной, мягко говоря, увле- кающимся. Ида с Робертом делали вид, что Яшина интим- ная жизнь их не должна слишком интересовать. Меня же это изрядно напрягало – я усматривала в Яшином женском калейдоскопе скрытую угрозу нашим с Мишей взаимоотношениям. Нам в доме был предоставлен большой салон, в который всякий раз случайно и не случайно входили то Ида, то Яша, то Роберт; Роберт иногда чрезмерно пекся о Мишином здоровье… И еще меня в этом доме совершенно замучили юные пионеры. Представляете? Едва ли не каждый божий день, когда Миша был в Риге, они с восьми утра приходили в дом (другого времени у Миши не было), и он занимался с ними шахматами, а я делала бутерброды, поила чаем…
Еще до замужества я обратила внимание на то, что он пригоршнями поглощает какие-то лекарственные капсулы… Вдруг побледнеет, сморщится от боли – и горсть капсул в рот… На мои вопросы, мол, что это за боли и что это за капсулы, он обычно отшучивался: “Во мне сидит контролер. Когда я на кого-нибудь засматриваюсь, он дергает меня за блуждающий нерв и говорит “внутренним голо- сом”: “Негодяй! У тебя же есть Саська!” Я тут же вспоми- наю, что никого лучше в мире, чем Саська, нет, и в благо- дарность за напоминание ублажаю своего контролера его любимыми капсулами”.
Врач из поликлиники, где Миша находился под наблюдением, сказал мне: “У него что-то с легкими не в поряд- ке…” Потом выяснилось, что не в порядке у него “что-то” с почками. И никто не мог сказать, что именно. Между тем приступы боли его просто изматывали. Во время очередно- го такого приступа поставили диагноз “острый аппенди- цит”, положили на стол и … удалили совершенно здоровый аппендикс.
Но по-настоящему я столкнулась с Мишиными пробле- мами во время подготовки к турниру претендентов. Трени- ровали его тогда маэстро Александр Кобленц и приехавший из Москвы гроссмейстер Юрий Авербах. До сих пор не могу понять, каким образом он готовился – практически ежедневно приступы чудовищных болей… Миша отказывался от еды, и если удавалось уговорить его что-нибудь съесть, то непременно с определенной дозой коньяка. Коньяк хоть как-то уменьшал боли. Часть подготовки прошла в урологической больнице, куда мы положили Мишу, несмотря на его отчаянное сопротивление… Специфические запахи и санитарное состояние этой и всех последующих урологических больниц и отделений и сейчас вызывают во мне дрожь…
Позднее знаменитый уролог Фрумкин сделал ему уни- кальную операцию на почке. Однако через два месяца боли возобновились с новой силой и снимались только инъекци- ями
