Книга Чокнутая будущая - Тата Алатова

– Он-то да.

А машина, очевидно, нет.

Олег – сын Алеши и Риммы Викторовны, студент.

В какой еще семье мать помчится с такими новостями не к отцу ребенка, а к его дяде?

– Понятно, – голос Антона снова стал безликим. – Хорошо, что цел.

В кабинете воцарилось неловкое молчание.

Римма Викторовна была актрисой, а не сценаристом, она не умела заполнять паузы, но умела наполнять их смыслом.

Это была очень напряженная, звенящая пауза.

Ненавижу такие.

Кажется, что можно сгореть от неловкости.

Каждый из них понимал свою роль. Она просительница (недавно дважды ею была я, так себе удовольствие). А он вечный должник своего брата, раздающий долги его детям, и это не вызывало у Антона ни малейшего сопротивления или сожаления. Это не вызывало в нем ничего, он привык.

– Экзотическая, – громко сказала я, не в состоянии больше находиться внутри этой ужасной паузы. – Антоша, ты знаешь, что я самая экзотическая жена твоего брата? В театре только и разговоров об этом было! А ты ходишь в театр, Антон?

Откинувшись назад, панамкой к окну, я посмотрела наконец на него – прямо в глаза.

В них плескалось облегчение.

Видимо, Антон тоже не любил напряженных пауз.

– Богиня, тихоня, интеллектуалка, – негромко сказал он с легкой улыбкой не на лице, а где-то на дне своих глаз. Повторил определения первых трех жен Алеши и вспомнил мой вопрос: интересно, какой женой стану я. – Вот и ответ. Я редко бываю в театре, Мирослава.

– И очень зря, – включилась Римма Викторовна, мало что понявшая, но поймавшая за хвост тему для легкой болтовни. – Театр – это настоящее чудо, доступное каждому. Антон, ты ведь еще не был на Алешиной премьере, правда? Он так глубок в образе дяди Вани, столько новых оттенков придал этой роли!

– Я не разбираюсь в таких вещах, – отмахнулся Антон.

– Боже, – рассмеялась она хорошо поставленным грудным смехом. – Я же не на лекцию по астрофизике тебя приглашаю. Не надо ни в чем разбираться, надо чувствовать! Мирослава, ну возьми хоть ты над ним шефство, ты же стараешься не пропускать Алешины спектакли.

– Шефство? – повторила я, не двигаясь и не отводя глаз от Антона. – А что взамен? Вы дадите мне звездочку жены-отличницы?

Зашел тот же самый мужик в рабочем комбинезоне, то ли могилокопатель, то ли офис-менеджер, принес кофе и достал бутылку воды из кармана.

– У девочки интересное чувство юмора, правда? – Римма Викторовна не обратила на него никакого внимания, она снова приглашала Антона стать соучастником – объединиться против меня.

Они такие взрослые, а я такая экзотическая дикарка без зачатков хоть какого-то воспитания.

Антон встал, взял со стола бутылку воды, подошел, протянул ее мне.

– Красивая панамка, – заметил нейтрально.

Очень аккуратно, чтобы не прикоснуться к нему и кончиками пальцев, я взяла бутылку. Открутила крышку. Сделала большой глоток.

Оказывается, я умирала от жажды.

Как это я не поняла раньше?

– Спасибо. – Это было и за панамку, и за воду, за все сразу.

– Где ты так ободралась?

– А я говорила Мирославе, что Алешина жена просто обязана следить за своим внешним видом, – вздохнула Римма Викторовна.

И в этот момент мы с Антоном переглянулись – так переглядываются школьники, которых отчитывает надоедливый учитель.

А потом он вернулся за свой стол, к кофе, к богине.

А я осталась на подоконнике.

Ободранная, но довольная.

– Значит, решено, – заявила Римма Викторовна, – я закажу для вас пригласительные на субботу.

– Удивительно, – буркнула я, – такой взрослый мальчик, а тетушка до сих пор выбирает ему друзей. Римма Викторовна, вы не думали, что Антон не нуждается в компаньонке и наверняка у него сто тысяч девушек, которых он может пригласить с собой?

Она была готова разразиться длинной отповедью, но Антон ее опередил.

– А что говорят на этот счет карты? – спросил он, подвинувшись так, чтобы видеть меня.

– Ты же просил не раскладывать их на тебя.

– И ты послушалась?

Такой долгий взгляд, как будто мы только вдвоем брели по бесконечной горной дороге.

Я могла бы сказать: делать мне нечего, кроме как гадать на тебя.

У меня куча дел.

Я вообще о тебе не думала.

Я могла бы просто пожать плечами.

Могла бы ляпнуть что-то внезапное.

Но я сказала:

– Ты попросил – и я послушалась.

Римма Викторовна смотрела на нас непонимающе и на всякий случай осуждающе.

Ее просто не было с нами на безлюдной горной дороге, и откуда ей было понять, о чем идет речь.

– Мирослава, почему ты воспринимаешь в штыки все, что я говорю? – спросила она. – Зачем обороняться, если на тебя никто не нападает?

И мне стало стыдно.

Действительно, без дураков.

Мы были женщинами, которых в разное время любил Алеша. Меня в настоящем, ее в прошлом.

Но, может быть, она до сих пор была той самой, которая раз и навсегда разбила ему сердце.

Может, той самой, единственной, была она, а не я.

– Простите, – ответила искренне. – После бабушкиной смерти я слишком долго жила одна и забыла, что семья – это те, кто все время лезет без спроса в твои дела. Конечно, я схожу с Антоном в театр, если вы этого хотите.

И разумеется, он разберется с машиной ее сына, купит новую или отремонтирует старую. Все для того, чтобы Алеша был доволен, а Римма Викторовна продолжала сиять. Для этого же мы, их зрители, и предназначены?

Она вдруг рассмеялась – не театрально, а вполне по-человечески.

– И ты меня прости. Я действительно то и дело воспитываю Алешиных жен, потому что до сих пор не могу до конца отпустить его. Он был моей юностью, понимаешь?

– Простите, дамы, – вмешался Антон, – но я-то не собираюсь ни в какой театр. Тратить три часа на страдания чеховских персонажей? Увольте.

Римма Викторовна бросила на него короткий взгляд и повернулась ко мне.

– Когда я вышла замуж за Алешу, – ни с того ни с сего пустилась она в воспоминания, – мы жили в той же крохотной квартирке, где и ты сейчас. Я, Алеша, наш сын и колючий подросток, младший брат моего мужа. Когда Антон сломал ногу, я приносила ему еду и таскала его тетрадки в школу для проверки. Когда он болел воспалением легких, я варила ему куриный бульон! Перед нами частенько вставал выбор: купить ботинки нашему ребенку или куртку Антону, фрукты или школьную форму. А вместо благодарности мы слышали только подростковые претензии: я не просил, мне не надо, обойдусь!

Антон пил кофе и слушал ее с видом человека, который внезапно оглох.

– И теперь этот подросток не может потратить трех часов,