ощутила ее присутствие рядом с собой. Как только матери чувствуют своих детей. Как волчица чувствует своих волчат. Словно перенесла ее к себе, или, скорее, перенеслась к ней сама. Обняла ее. Окружила теплом и любовью.
– Мама тебя любит, крошка-волчонок. Мама любит тебя.
Я вложила в это «сообщение» всю себя. Всю-всю-всю целиком, без остатка. В надежде, что Сара услышит. Я тянулась к ней и тянулась…
– Что здесь происходит?
Холодный голос Рамона разрывает волшебство радужного пузыря, и меня выкидывает в такую же холодную и суровую реальность, где мой истинный стоит рядом с кроватью, и взгляд у него совсем недобрый.
Я непонимающе моргаю, потому что слишком резко «вышла» из нашей с Алишей сессии. А после до меня медленно, но доходит, что произошло. Со всеми осознаниями и пониманиями, кто мне помешал.
Я же почти почувствовала ее. А этот… Этот бывший верховный все испортил! Какого беса?!
По ощущениям, я выдыхаю уже не воздух, а злость. Поэтому ударяюсь о него ответным взглядом, смотрю глаза в глаза.
– Разве это не мой номер? – Мой голос от холода разве что не хрустит льдом, я пока не рычу, но это пока.
– Твой, – отрезает Рамон.
– Разве я не могу делать в нем все, что захочу?
– Можешь. Если это не противоречит соображениям безопасности.
Соображениям чего?!
Я взвиваюсь с постели, оказываюсь напротив него. Чувства меня не обманывают – Рамон злой, но я не понимаю почему. Предки, дай мне сил понять этого мужчину. Дай мне сил понять его и не убить в процессе. Мы же вроде нормально поговорили! Обсудили, что теперь заодно, и в то же время, мы не вместе.
– С каким это пор медитации стали опасными?
– Это не было медитацией, Венера. Я знаю, что ты пыталась сделать.
– Пойду прогуляюсь, – сообщила Али, о присутствии которой я на минуточку успела забыть. У меня рядом с Рамоном мозги отъезжают просто, и не в самом романтическом смысле.
– Останься, – прошу я, но она все равно выскальзывает за дверь.
Р-р-р. Значит, продолжить сразу у нас не получится.
– Какая тебе разница, что я делаю? – интересуюсь у Рамона. – Я все время оставалась в номере, куда уж безопаснее?
– Ты хотела позвать Сару.
Я всматриваюсь в лицо истинного и понимаю, что это не вопрос. Он уверен в том, что говорит, и учитывая, что наше с Али решение было спонтанным, то рассказать ему тоже никто не мог.
– Как ты узнал?
– Потому что твое «сообщение» пришло ко мне.
Мое раздражение разом схлопывается, просто отпускает, я потрясенно распахиваю глаза, даже рот приоткрываю от удивления.
– Как… Почему?
– Настройки сбились.
– Я серьезно!
– Я тоже. Когда ты решила ее позвать, зов дошел до меня. Поэтому я оказался здесь.
Я от бессилия падаю на кровать и закрываю глаза ладонями. Значит, я передала такое важное сообщение Рамону. Всю мою любовь, всю мою нежность.
– Ничего не понимаю, – стону я. – Я же ее почти почувствовала. Это было не так, как с тобой.
По-другому. Или мне просто так хотелось.
Я снова раздраженно смотрю на Рамона.
– Это не отменяет того, почему ты пришел. И к чему это: «Что здесь происходит?», если ты и так знаешь ответ?
Глаза Рамона вспыхивают, он зло прищуривается, подается вперед и кладет ладони по обе стороны от меня. Так, что мы оказываемся в недопустимой близости друг от друга.
– Хорошо, спрошу по-другому. Зачем ты это сделала?
У меня вырывается то ли нервный, то ли яростный смешок.
– Сделала – что? Пыталась сказать дочери, что я ее люблю? Идиотский вопрос.
– Идиотская идея.
– Это еще почему? – вспыхиваю я. Хочется отодвинуться, но я не отодвигаюсь. Мы же тут просто беседуем. Об идиотском. – Я же слышу тебя, почему я не могу услышать дочь?
– Теоретически, можешь, – кивает Рамон, и мое сердце пропускает удар вовсе не от оранжевых вспышек, от которых разгорается его радужка, а от призрачной надежды. – Но есть два условия. Во-первых, она должна ответить, осознанно, а она пока – маленький визжащий комок.
Я даже не пытаюсь подавить возмущенный выдох, но Рамон не позволяет себя перебить:
– Во-вторых, важно расстояние. Чем ближе мы друг к другу, – он будто нарочно пододвигается ко мне почти впритык, кажется, еще чуть-чуть и наши носы соприкоснутся, носы или губы, – тем прочнее связь. Тем лучше «слышимость».
Кажется, что он вот-вот меня поцелует, поэтому я все-таки отстраняюсь, падаю на локти. Без разницы, как это выглядит, главное, больше никаких ошибок я не сделаю. Особенно тех, о которых буду сильно-сильно жалеть.
Рамон рассматривает меня долю секунды, потом резко выпрямляется.
– Ты понятия не имеешь, где Сара.
– До тебя же я дотянулась!
– В Вилемие.
– Неправда, – прищуриваюсь я. – Ты был на острове, я просто не могла пробиться через стену. Хантер предположил, что ты тогда был в отключке.
Рамон, до этого смотревший на меня свысока, меняется в лице.
– Хм. Я действительно провалялся в горячке какое-то время.
– Значит, это возможно.
– Допустим. И как при этом себя чувствовала? После той попытки.
Я задумываюсь, вспоминая о том времени. Как я себя чувствовала? Разбитой. Подавленной. Словно из меня высосали все силы. Сейчас не так, и я встряхиваю головой.
– Без разницы, как я себя чувствовала или чувствую сейчас, если это поможет найти мою дочь.
– Это небезопасно, женщина.
– Для нее?!
– Для тебя, – рявкает Рамон. – Такая связь, через весь мир, способна повредить рассудок или поспособствовать тому, что сосуды в твоей голове просто не выдержат. Не говоря уже о том, что ты услышишь ее плач. Ее страх. Она не будет выбирать, что тебе «транслировать». Уже только от этого можно сойти с ума.
Я понимаю, что по щеке катится слеза, и быстро стираю ее ладонью.
– Это моя единственная идея, что мне надо было делать?
– Позвать меня.
– И что бы это изменило? – хмыкаю я. – Ты бы прочитал мне такую же лекцию?
– Нет. Я сам свяжусь с Сарой. Я так понимаю, для вашей медитации мне нужна Алиша?
Сначала я решила, что Рамон так пошутил. Когда же я поняла, что он серьезно, то не представляла, что и думать. Точнее, о чем я только не подумала. Например, о том, как он вообще это себе представляет?
– У вас с ней нет связи!
– Почему нет? Я ее отец, Сара моя дочь.
– Ты не вынашивал ее несколько месяцев.
– Это не имеет значения, она моя плоть и кровь. Она тоже ужасный волк.
– Не называй ее так!
Мы могли бы спорить так до бесконечности, вернее, спорила я. До тех пор, пока
