не мог сомневаться в том, что этот Человек действительно существовал и что основная суть слов, передаваемых нам Евангелием, была действительно сказана Им; и тому, что эти слова являются духом и жизнью, я сам был доказательством и свидетелем. Ибо я жил ими и, в самом физическом смысле этого слова, был вскормлен ими.
Они спасали меня от отчаяния в периоды, знакомые каждому человеку, когда я падал духом, и в часы, когда в темном лесу я почти не видел огня, который заблудившийся Мальчик-с-Пальчик на моей любимой гравюре Гюстава Дорэ увидел, только взобравшись на верхушку самого высокого дерева. Но двери, к которым приходил, наконец, Мальчик-с-Пальчик в сказке моей жизни, никогда не оказывались входом в хижину людоеда — это были двери дома Человека среди людей, единственного, с сердцем, преисполненным той нежности, в которой мне отказывали все другие, — нежности требовательной, без слащавой чувствительности, какую только Бог может совмещать с бесконечной силой. Я входил и садился у стола. Но чтобы тут остаться, нужно было иметь чистое сердце. А как сохранить чистоту, если у тебя молодое тело? И я входил и снова уходил. И снова начинал блуждать. Но как бы далеко я ни отходил от дома, я знал наверняка, что снова увижу свет, как только поднимусь на какую-нибудь вершину.
Множество других Мальчиков-с-Пальчиков, затерявшихся во враждебном лесу, тоже замечали свет, но если даже он исходил не из дома людоеда, то чаще всего он не был и тем Светом, который светил на постоялом дворе в Эммаусе. «Свет пришел в мир», а мир не принял Его. И снова мы обращаемся к словам, которые услышал Никодим. И в это я тоже верю. Я верю, что мир не хочет принять Свет. А то, что он волен не принять этот Свет, является основным условием Любви. Только, решая не принимать Свет, знал ли мир, что он делает? Всегда ли этот выбор свободный? Здесь не место углубляться в эти тайники свободной воли. Да, увы, тайники. В Африке Ислам легко одерживает победу над христианством, так как его познание единого Бога и вытекающий из него закон показывает неотесанным умам Бога, не навязывая им при этом богословия.
Боже сохрани, я вовсе не усматриваю в этом никакого совершенства или превосходства. Однако, я всегда придерживался мнения, что распространение Евангелия тормозится уже в своем исходном пункте не только среди язычников, но и в метрополии из-за того, что даже самый краткий катехизис требует от ребенка знакомства с такими понятиями, постигнуть которые он не способен; большинство не постигнет их в течение всей своей жизни, также не постигнет их и ни один человек примитивного склада ума. Все должно сводиться к тому, чтобы дети знали, что Иисус, распятый при Понтии Пилате, воскрес, живет и поныне и что по-прежнему живы все слова, сказанные Им; два же Его слова действенны и ныне, и надо, чтобы дети сами испытали их действенность: это слово, отпускающее грехи, и то, которое освящает преломление Хлеба.
Катехизис должен ограничиваться преподаванием детям, что Бог дал Своим созданиям познать Себя, что Он был младенцем, человеком, как и мы, что Он умер, и что многие люди были свидетелями Его воскресения, что они в Него верили, что воскресший живой Христос уже не покинет нас и что Его присутствие проявляется в трех основных формах: в Хлебе Жизни, к которому мы приобщаемся, приступая к Причастию; в состоянии благодати, если мы имеем счастье обладать Им, — душа в состоянии благодати полна Богом. Нас заверяет Сам Христос: «Отец мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин 14. 23). И, наконец, Христос обещал, что пребудет среди нас всегда, всякий раз, когда мы соберемся вдвоем или втроем, чтобы молиться Ему. Ребенок, убедившийся в существовании этих трех видов присутствия Христова, уже не нуждается в проникновении в другие тайны веры, пока не достигнет такого возраста, когда сам захочет этого. Но если мы, начиная с истории Страстей Господних, восходим к Рождеству Христову, потом пройдем еще раз от яслей до пустого гроба, через Галилею и Иудею, пройдем по всем дорогам, которые исходил Христос, то из этих конкретных, живых, очень реальных историй начнут возникать одна за другой тайны, раскрываемые словами и делами Христа: возвещение и определение Пресвятой Троицы, как и первенство Петра, и действительное Присутствие в Евхаристии. Детям не надо ничего преподавать в доктринальной форме. Их надо учить тому, что Сам Христос открыл необразованным и бедным людям. Дети, учащие катехизис, смогут понять то, что поняли рыбаки из Тивериады.
7. Сатана
Несомненно этот Свет был отвергнут. Несомненно и то, что современные люди предвзято и совершенно не задумываясь, не соглашаются получить ключ к этой разгадке в нематериальном мире. Современный человек своим принципиальным отрицанием разрушил все мосты, ведущие к Богу. Он боится быть застигнутым врасплох. Многие писатели из моего окружения усиленно старались оградить себя от риска увидеть Свет, хотя бы в последнюю секунду. Окончательное окаменение (букв, нераскаянность) сердца тщательно подготавливается этими братьями; они так тщательно избегают Бога, как мы, любящие Его страстно, хотим приблизиться к Нему и погрузиться в Него.
Трудно было бы упрекать в нелогичности тех, кто, как марксисты, верит только в материю; совсем, однако, непонятно, почему такая злая ненависть к христианству овладела сюрреалистами, жаждущими уйти от реального мира и пытающимися проложить себе путь для бегства из него; но к каким же негодным средствам и мошенничествам они прибегают! А нас они презирают, нас они оскорбляют — нас, которых наша сакраментальная жизнь несет, как большая невидимая и спокойная река, с рождения до самой смерти, и поддерживает в нас постоянную близость с Духом, Который победил мир и неподвластен времени. Почему же ненавидят нас эти ненасытные существа, эти сюрреалисты, у которых мир, такой, какой он есть, вызывает отвращение? Почему они проклинают Свет, причем с такой ненавистью, какую, логично говоря, невозможно чувствовать к чему-то несуществующему? Да, их ненависть перерождается в невольный акт веры. Они как бы кричат: «Ты существуешь, потому что я Тебя ненавижу! если бы Ты был мертв, я не пытался бы убивать Тебя в сердцах и умах людей!»
И это приводит меня к необходимости поднять вопрос, которого избегает множество христиан и заниматься которым мне всегда претило: Верю ли я в духа зла? Верю ли я в то, что он — личность? Не прибегал ли я когда-нибудь к такому удобному предположению, что речь идет
