буду? Правильно, что в этих случаях расценки пересматриваются, и в договоре такой пересмотр оговорен. А договор на общем собрании старателей обсуждается, и они подписывают его.
Вечером, когда мы на очередном попутном грузовике катили по Колымской трассе еще на один прииск, Александр Иванович предложил нам проанализировать ситуацию, весьма его заинтересовавшую. Все-таки согласитесь, говорил он, странной выглядит мысль директора — нормировать труд старателей, которые и так работают каждый за десятерых, не считаясь ни с каким временем.
— Не сказывается ли здесь недоверие к экономическим регуляторам? Не говорит ли в данном случае устами хозяйственника давняя привычка ориентироваться на норму, а не на конечный результат труда?
Вновь и вновь в своих беседах на Колыме обращался он к этому вопросу, задавая его разным людям.
— Вспомните, что не сразу пришли мы к идее безнарядных звеньев в деревне, — убеждал он и своих собеседников, и нас, единомышленников, которых не надо было убеждать. — Даже сейчас к таким звеньям на селе многие относятся с недоверием. Многих в деревне все еще смущает подрядная форма организации и оплаты труда. А ведь отличный есть опыт! Первицкий есть! Вот, оказывается, еще и старатели! И здесь экономические регуляторы создают похожую картину...
Попробуем приглядеться к тому, что объединяет сельские безнарядные звенья со старателями, что способно сблизить даже столь разные вещи, как боронование и промывка золотоносных песков, пахота и бульдозерные работы. Приглядимся, и окажется, что волшебная эта палочка — оплата за конечную продукцию. Прямая заинтересованность человека в результатах своего труда.
— Нет, нормы у старателей должны быть, — уверял нас тем не менее директор прииска «Экспериментальный», — как и в любом колхозе должны они быть: выкосил — получи, вспахал — получи. Нужно, чтобы это было и у старательской артели. Нельзя платить только «от урожая». Раз старатели на советской земле живут, все у них должно быть по-советски.
— Мда-а, — качал седой головой Смирнов-Черкезов, заглядывая в глаза собеседнику, пытаясь поймать директорский взгляд. — Видите ли, дорогой товарищ, что получается? В ваших рассуждениях безнарядная форма работы никак не вписывается в рамки социалистической экономики. Эка куда хватили! Не ошибаетесь ли? Именно оплата «от урожая», по мнению многих ученых, весьма перспективна, поскольку и материально, и психологически бьет в одну цель — рождает стремление получить как можно больше продукции...
«Почему сказал Абел?»
С Колымы отправились мы на Камчатку на совещание по развитию производительных сил региона. И до чего же был Александр Иванович доволен, когда директор Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР А. Г. Аганбегян, ныне академик, а тогда еще член-корреспондент, как и мы приехавший сюда из Магадана, сказал с трибуны:
— Меня уже давно интересует такой вопрос: как это получается, что старатели, работая на тех участках, которые государственному прииску невыгодны, на худших, чем у прииска, бульдозерах, с более примитивными промывочными приборами, заработки получают в два-три раза выше и золото дают в полтора раза более дешевое, чем на государственных предприятиях? Как это получается? Конечно, они намного больше работают, и мы не можем на государственных предприятиях столь интенсивно использовать труд людей, не предоставлять выходных, отгулов и т. д. Но на сколько вообще можно больше работать? Есть же предел физических возможностей человека!.. Вот я считал: максимальная возможность у старателей работать интенсивнее в полтора раза. А производительность труда выше в три раза! Как видим, нельзя все объяснять тем, что они работают сверх нормы. Тут происходит еще и другое — экономия по всей цепочке затрат. Старатели не накручивают вокруг промывки дополнительные расходы: «полсварщика» на бульдозер, механик на два бульдозера, горный мастер и т. д. и т. п. Три человека не ждут два часа, пока будет произведен съем золота — обычно именно так и делается на государственном прииске. Всего этого у старателей нет. Поэтому и выходит у них большая эффективность. Я не хочу призывать, чтобы все было взято у старателей государственными приисками, но кое-что взять полезно...
Ужиная на пароходе, приспособленном в Авачинской бухте под временную гостиницу, мы горячо обсуждали эти слова Аганбегяна.
— А вы задумались, почему Абел рассказывал это на Камчатке, где нет никаких старателей? — спросил, хитро прищурившись и улыбаясь, Смирнов-Черкезов. Он был знаком с Аганбегяном издавна, часто наведывался в Новосибирский академгородок и за глаза всегда называл его коротко — Абелом.
— Чтобы на ус мотали, — отозвался Владилен Травинский.
— Видимо, это его занимает как общий принцип организации труда, — высказал предположение Виктор Переведенцев, единственный среди нас, литераторов, ученый.
Александр Иванович кивнул:
— Правильно, други мои, все это правильно. Но мало и неконкретно. Суть в том, что сказал он именно здесь, на рыбацкой Камчатке. Не понятно? Поясню: старательские артели и государственный прииск... А если такое же точно положение вытекает из сравнения колхозных артелей камчатских рыбаков и гослова? А? Я кое-что разнюхал в кулуарах сегодняшнего совещания. В колхозах раза в полтора выше улов на судно, выше и общая эффективность. Тут нужно разобраться до точки.
Так определилось наше с Владиленом Травинским новое задание. В тот раз не хватило времени во всем разобраться, командировка была на излете, пришлось возвратиться в Москву. Но цепочка — безнарядные звенья в деревне — «шабашники» — старатели и, может быть, рыбаки — крепко засела в голове у Александра Ивановича. Ему виделась закономерность и хотелось получить новые доказательства. Едва разгрузились от срочных дел, он пригласил нас с Травинским, начал поторапливать: «Пора, пора, дорогие, снова на Камчатку! Ищите корни этого явления. Чувствую, откроется вскоре нечто прелюбопытнейшее».
Нас не надо было уговаривать, особенно Травинского. Он вообще не мог утром сказать, в какой части страны окажется к вечеру. Бродяжьего духа был человек. Публицист, обладавший правдивым и страстным пером, неугомонный, сгоревший на работе в сорок лет, лауреатом премии Союза журналистов СССР он стал, увы, посмертно.
Он объехал, кажется, все знаменитые и малые стройки нашей страны — от Чукотки до Прибалтики, от Мурманска до экзотической Кушки. Он мчался в поездах, автомобилях и самолетах, шагал, как любил выражаться, «на своих двоих», чтобы рассказать всему свету о заботах команды теплохода «Русь», курсирующего «по штормливому северу Тихого океана», и делах рудокопов криворожской шахты «Гигант Глубокая» («Она гигант: дает 7 миллионов тонн руды — тридцатую часть союзной добычи. Она глубокая: главный ствол почти с километр»), о буднях машинистов «казахской и русской, азиатской и европейской» железной дороги, что тянется «две тыщи километров от Москвы, три тыщи
