Мариане ничего не надо было говорить, паспорт уже лежал на столе, можно забирать. Кранц встал, когда Хермансон вошла, указал на паспорт и, покачав головой, улыбнулся, она все еще не могла понять — приветливая у него улыбка или ироничная.
— John Doe.
Она решила, что не расслышала.
— Что вы имеете в виду?
— Вот это. Личность не идентифицируется. Таких по-английски называют Джон Доу. Поздравляю.
Эверта Гренса в кабинете не было. Сколько она ни смотрела на его стул. А Хермансон спешила. Где-то внутри трепыхалось беспричинное беспокойство, словно за ней гонятся, оно заставляло торопиться, раздражало и сбивало дыхание. Был ли тому причиной разговор с врачом, сообщившим, что пострадавший Юликоски находится в критическом состоянии, так что в любую минуту их работа может стать расследованием убийства, или виной тому стала паника Шварца перед камерой предварительного заключения, его крик ужаса, или вот это — фальшивый паспорт в ее руке, она не знала, чувствовала только, что хочет с этим поскорее разделаться, что оно пожирает ее силы, и поэтому ей хотелось сбежать прочь из пустого кабинета Гренса.
Но вместо этого она отыскала Ларса Огестама — прокурора, отвечавшего за предварительное следствие, и коротко доложила то, что сообщил Кранц. Потом вернулась в Крунуберг, в свой кабинет, прочла сначала заявление, которое было составлено накануне, потом свои собственные рапорты — о задержании в Накке и об обыске по тому же адресу.
Мариана была удручена. Это случалось с ней редко.
Все то же чувство, снова это лицо, искаженное страхом и в то же время ничего не выражающее, — хотелось двигаться дальше, но оно мешало, поэтому она взялась перебирать высокую стопку ожидавших своего часа дел.
Нет, ей от этого так не избавиться.
По поручению Огестама она позвонила в канадское посольство и задала вопросы насчет паспорта, который лежал перед ней на столе. Чиновник ответил. Именно то, чего ей не хотелось услышать. Она перебила его, поднялась, держа трубку в руке, предупредила, что направляется к ним, чтобы продолжить разговор на месте.
Торопливые шаги по коридору, она еще не успела застегнуть куртку, когда проходила мимо кабинета Гренса.
Теперь он был на месте, она издалека догадалась об этом: в коридоре громко звучала та музыка — что-то из времен, когда ее еще и на свете не было, — пела Сив Мальмквист, а Эверт в такт раскачивался на стуле. Прежде Хермансон несколько раз видела, как он в одиночестве, думая, что никто его не видит, танцевал в кабинете под бессмысленную музыку; интересно, кто была его партнерша, которую он вел в танце, там у письменного стола, под один из припевов Сив Мальмквист?
Хермансон постучала по распахнутой двери. Гренс раздраженно поднял взгляд, словно его оторвали от важного дела.
— Да?
Она не ответила, а просто вошла и уселась в кресло для посетителей. Гренс посмотрел на нее с удивлением, он не привык, чтобы в его кабинет входили без приглашения.
Хермансон посмотрела на него.
— Я…
Эверт Гренс поднес палец к губам.
— Минуточку. Пусть она закончит.
Он закрыл глаза и стал слушать голос, наполнявший кабинет дыханием шестидесятых, ощущением юности и будущего. Минута-другая, и голос умолк, а следом и оркестр.
Эверт встретился с ней взглядом.
— Ну?
Мариана колебалась: не выложить ли ему начистоту все, что она думает про эту его музыку, из-за которой его вечно приходится ждать.
Но на этот раз передумала.
— Утром я была у Кранца. Он вчера весь вечер с этим просидел.
Гренс нетерпеливым жестом показал, что хочет знать больше. Хермансон продолжала, но вдруг почувствовала, что задыхается, словно слишком торопясь.
— Паспорт Джона Шварца. Он фальшивый, Эверт. Фотография и печать — Кранц совершенно уверен, что они липовые.
Эверт Гренс громко вздохнул. На него вдруг навалилась усталость. Вот чертов денёк!
С самого начала, с тех пор, как он вошел в это здание чуть позже шести утра, во всех коридорах словно воцарился какой-то следственный мрак. Недоумки, рапортующие о бессмысленных допросах, вернувшиеся из безрезультатной слежки или раздающие ничего не значащие протоколы вскрытий. Он выждал пару часов, потом прогулялся в маленьком безымянном парке и вернулся в кабинет, который был так же пуст, как когда он его оставил.
— John Doe.
Неизвестный иностранец в предвариловке. Только этого недоставало!
— Прошу прощения.
Гренс встал, вышел из кабинета и прошел по коридору. Он остановился у кофейного автомата — эспрессо, без всего, — пластиковая чашка жгла ладонь, пока он медленно шел обратно, стараясь ничего не пролить на ковер.
Подув на жидкость, он поставил чашку на письменный стол, остыть.
— Спасибо.
Он вопросительно посмотрел на Хермансон.
— За что?
— За то, что принес кофе и для меня тоже.
— А ты разве хотела?
— Да, спасибо.
Эверт Гренс демонстративно поднял горячую чашку и поднес к губам, отпил немного, чтобы попробовать вкус.
— Неидентифицируемый иностранец. Понимаешь, в какой жуткий переплет мы можем попасть?
Он уловил, но проигнорировал ее иронию. Мариана сглотнула, от злости, но заговорила снова:
— Конечно, я тут новичок. Но я уверена. По реакции Шварца. Она не давала мне покоя весь вчерашний вечер, всю ночь и утро. С ним что-то не так.
Гренс слушал.
— Я позвонила в канадское посольство. А сейчас туда поеду. Понимаешь, Эверт, номер паспорта, он верный.
Хермансон подняла руку.
— И он на самом деле выдан мужчине по имени Джон Шварц.
Тяжело дышать, снова навалилась тяжесть.
— И, несмотря на переклееную фотографию и фальшивую печать, мы можем теперь констатировать: никто никогда не заявлял о его пропаже.
Она помахала паспортом, который сжимала в руке.
— Эверт, тут что-то не сходится.
Дверь камеры предварительного заключения в Крунубергской тюрьме все еще стояла открытой. Джон Шварц сидел на койке, обхватив руками голову — так он просидел со вчерашнего вечера, всю ночь. Он считал каждый вдох, боясь, что вдруг перестанет дышать: «Я должен следить, чтобы мне хватало воздуха, контролировать, что он проходит сквозь горло в легкие, я не смею спать, не могу спать: уснешь и не будешь знать — дышишь или нет, а перестанешь дышать — умрешь».
Теперь.
Охранник, сидевший перед ним, всего пару минут назад сменил своего товарища. Он попытался было заговорить с подозреваемым, поздоровался с ним, но тот сидел опустив голову и ничего не слышал и не видел, весь погрузился глубокоглубоко в собственное тело.
