Генерал Соболев Андрей сидел во главе стола, покрытого зеленым бархатом, понурив голову: за нарушения в обеспечении сохранности материальной части и финансовой дисциплины первый спрос с него. Его сотовый бибикнул, он медленно, не желая нарушать ход мыслей, нажал на кнопку и зачитал:
– «Уважаемый Андрей Юрьевич, напоминаем, что с потребительским кредитом Сбербанка краски весны могут стать ярче…»
«Краски весны могут светиться только для вас, банкиров», – подумал Андрей и со злостью удалил сообщение. Через весь стол полковник Лукьянов протянул руку своему коллеге, чтобы поздравить его с новой звездочкой на погонах. Они заговорили, и Андрей Юрьевич вполуха стал слушать диалог. В мире звуков у него была непереносимость некоторых из них – мисофония как афганский синдром.
– Поздравляю, Саша, – сказал Лукьянов, – ты уже большой человек. Зарплату прибавили?
– Нет еще, – улыбаясь, ответил коллега. – Не задевай больную тему. Я, честно сказать, с моей специальностью мог бы зарабатывать на гражданке значительно больше, поэтому жалею, что в детстве ел много каши, – он ярко улыбнулся.
– А при чем здесь каша? – в недоумении спросил Лукьянов.
– А при том, что моя мама все время наставляла меня кушать кашу со словами: «Ешь кашу, а то в армию не заберут».
Офицеры захохотали. У генерала в усмешке сдвинулись губы, в его голове большие настенные часы гулко отсчитывали секунды – он поднял взгляд: до приезда Дроздова, его непосредственного начальника, оставалось несколько минут. Он откинулся на спинку стула и качнулся. Дверь кабинета открылась. В дверях во весь рост встал его адъютант лейтенант Заблотский. Он приложил руку к виску и доложил:
– Товарищ генерал!
– Говори! – сказал Андрей Юрьевич.
– Там, внизу, ваш брат срочно хочет видеть вас.
– Что? Какой брат?! Ты не знаешь, что я вырос в детдоме и что я круглый сирота? – улыбка загорелась на лицах офицеров, сидевших за длинным столом. – Подождите, а как он выглядит?
Адъютант пожал плечами:
– Высокий, седой, с усами.
Генерал наморщил лоб.
– Он хромает на левую ногу, – добавил адъютант.
Генерал растерялся.
– Извините, товарищи. Совещание проведет мой заместитель, – он удалился из кабинета, смахнув со стола свою фуражку и оставив коллег в недоумении.
Андрей догадывался, что у Семена случилось что-то серьезное, может быть, что-то с мамой или, не дай бог, собрался в Афганистан.
Увидев еще издали Семена, Андрей ускорил шаг, чтобы пожать ему руку.
– Здравствуй, Семен, – он потянулся, чтобы обнять Семена, затем, отстранив от себя на вытянутую руку, нахмурился: – Что случилось? С мамой все в порядке?
Семен выдохнул.
– С мамой все хорошо. Это со мной нехорошо, то есть хорошо, но… Я не могу говорить, давай пойдем куда-нибудь и сядем.
Андрей посмотрел по сторонам, хотя ничего не видел, кроме обескураженного лица друга.
– Давай спустимся вниз – там у нас закусочная, и кофе можно попить.
– Нет, нет. Пойдем на улицу – здесь воздуха не хватает.
Андрей взял Семена за локоть, и они пробирались через вертушку, а проходящие офицеры отдавали честь под козырек, провожая их взглядами – они, видимо, не видели своего генерала таким сентиментальным.
На секунду Семен подумал, что у них были одинаковые звания, когда они окончили военное училище. «Время идет вперед, а жизнь некоторых остается на месте», – подумал он.
Они сели на пыльную влажную лавочку.
– Ну, рассказывай, старик, что стряслось, – на тебе лица нет.
Семен с минуту молчал, думая, как это сказать такое.
– Я нашел дочь, – он перевел на друга странный взгляд, как бы желая удостовериться у друга, что бывают в жизни такие чудеса.
– Какую дочь? – Андрей сдвинул брови. Он краем глаза заметил спускающегося по ступенькам адъютанта с таким видом, будто он сейчас объявит, что началась война.
– Товарищ генерал, – он подбежал так близко, что по выражению его лица генерал мог читать его мысли.
– Передай Дроздову, что я умер. Ты не видишь, что я занят? В таком случае ты должен знать, что у меня есть заместитель.
– Извините, товарищ генерал, а как вы узнали, что это Дроздов?
– Доживешь до моих лет – поймешь, кто может позвонить тебе и зачем.
Молодой лейтенант исчез так же быстро, как и появился.
Провожая его взглядом, Андрей сказал:
– Хорошим будет офицером, – затем, обращаясь к Семену: – Я не понял, о какой дочери ты говоришь?
– О моей! – Семен впился глазами в друга. – Ты что, не понимаешь?
Андрей молчал.
– Семен, что с тобой? У тебя нет дочери, – механическим голосом произнес он, повысив голос.
У Андрея вихрем пронеслись мысли в голове. «У него опять помутнение», – подумал он. Молча, он полез в карман и достал телефон.
– Алло, Сережа, – он разговаривал с лейтенантом, которого только что грубо отчитал, – напиши за меня заявление об отпуске. Молчание: лейтенант что-то отвечает. – Ничего, что раньше времени. Напиши: по семейным обстоятельствам, – ему нужно было время, чтобы похлопотать и устроить друга в больницу. Такое уже было один раз…
Он повернулся к Семену.
– Ну, рассказывай.
– Я нашел ее, Андрей. Как тебе еще объяснить?
– А где она?
– Я не знаю. Я пришел к тебе за помощью, чтобы найти ее.
Андрей пошарил по карманам и достал сигарету, затем молча прикурил, и перед носом заклубился сизый дым. Он кашлянул. Его глаза моргнули несколько раз. Перед Семеном у него был долг, ценою в жизнь. Его мысли понеслись в Афганистан, вороша в памяти самые яркие эпизоды жизни, воскрешая черты, стираемые временем. В такие моменты он становился сам не свой: взрывной, непредсказуемый. Со временем он научился управлять этими чувствами, но внешне это невозможно было скрыть, потому что его лицо надувалось, краснея. «Афганский синдром» – так назвал врач эту болезнь, когда начинаешь чувствовать себя на краешке земли, готовым прыгнуть в бездну, лишь бы не видеть и не чувствовать боль, страдание. Все в куче: и канонада, и стоны, и кровь и смерть.
«Я нашел дочь», – звучало в голове как диагноз. «Нашел дочь».
Андрей почесал лоб, уверенный в том, что у друга начался рецидив болезни.
– Ты почему так смотришь на меня? Ты мне не веришь? – спросил Семен с округлившимися глазами. – Мне больше некому сказать об этом, Андрей. Никто не поймет.
«Я тоже не понимаю», – хотел сказать Андрей, но воздержался.
– Объясни!
– Мать призналась, – начал Семен подробно рассказывать, – что когда меня привезли в Москву, Света связывалась с ней по телефону, и мать из понятных побуждений сказала ей, что я погиб. – Его потухшие от горя и нечеловеческих испытаний глаза были неподвижны. Он никогда ни перед кем не оправдывался, ничего не боялся, не пасовал перед трудностями. Но сегодня он просит о помощи. – Потом она
