времена нычне не те, чтобы детки простаивали — они лепили из глины черепицу. И к середине лета Павловка превратилась в очень неплохую такую деревеньку, я бы даже сказал, почти швейцарского вида.
Но это всё крестьяне без меня делали, а я тем временем потихоньку ваял вторую маслодавку и развлекался с Матрёниной матерью. Оказалось, что Авдотья в процессе скрашивания серых будней отставного поручика обучилась французскому, причем теперь уже довольно прилично на языке бывшего противника лопотала. Потому что ее языку обучал настоящий француз, служивший в то далекое время «воспитателем» у сыновей соседа. Потихоньку вражеский язык и я освоил — а заодно узнал, почему Александр Григорьевич почти не просыхает: пить он начал с горя, после того как все три сына его погибли в войну…
Осень меня порадовала. И хорошим урожаем, и полученной выручкой. Как я и предполагал, цену на масло пришлось снизить, но всего лишь втрое — так что у меня в кармане зазвенело уже чуть больше двенадцати тысяч. Это уже после того, как я за новое поместье заплатил, получив — кроме двухсот тридцати семи крестьянских «душ» — и тысячу сто десятин пахотной земли. А в придачу почти столько же лугов, чуть больше «лесных угодий» и — отдельно заплатив (причем в казну) всего лишь полторы тысячи (причем ассигнациями) — девятьсот десятин «пустоши». Пустошью сейчас и здесь называлась территория, изрезанная оврагами и покрытая болотами и «черным лесом» — то есть всякой ольхой, черемухой и дикими яблонями. Ну и березами конечно, я из-за берез эту «пустошь» и прикупил.
А еще я прикупил коров и овец. Местные коровы на рынке осенью продавались совсем дешево, от трех до пяти рублей — но они были настолько «местные», что их я даже смотреть не стал: Матрёна сказала, что молока с них в день надоить можно литров около пяти. Один тульский помещик разводил коров «аглицких», каких-то бежевых, и они и размером были раза в два больше местных, и молока давали вдвое больше — но помещик за каждую хотел получить по сто рублей серебром, а потому и «импорт» меня не привлек. Но Авдотья сказала, что в Алексине на ярмарке бывают коровы холмогорские, которые «уж больно хороши». Ну, съездил я туда, поглядел на этих коров. Типичные голштинцы — я таких в деревне у Витькиной матери много видел, и много хорошего про них слышал. А раз коровки шли всего-то по двадцать рублей, то почему бы и не купить их десяток-другой? Бык, правда, обошелся мне уже в шестьдесят рублей — но без быка у коров и молока не получается, а насчет местных бычков, которых можно купить рублей по пятнадцать, я даже и думать не стал. То есть подумал — подумал, что крепкая холмогорская коровка такого плюгавого быка к себе и не подпустит, да и зачем мне породу портить?
Про овец мне Петр Петрович подробно рассказал. Были здесь овцы «шубные», и самые лучшие из них — романовские — стоили от двух с полтиной до трех с полтиной на серебро, а баран — в районе пяти рублей. А еще были какие-то «саксонские» — эти стоили уже в районе семи-восьми рублей, причем независимо от пола. По его рассказу я понял, что «саксонские» — это какие-то тонкорунные овцы, и решил и их десяток взять на развод. Что оказалось не очень-то и просто, за ними чуть ли не в Москву ехать пришлось… ему пришлось, не мне. Зато в целом я скотиной основательно так затарился, глядишь, года через два-три и полушубок себе справлю. Если мужики мне скотину не загубят…
Честно говоря, меня несколько удивило то, что хорошая овца стоила больше, чем плохая корова. Но Игнатьев и в этом мне глаза раскрыл: сейчас корова все же рассматривалась не как молочная фабрика, а как производитель транспортно-силовой установки под названием «вол», причем вероятность получения вола составляла процентов пятнадцать — а овца сразу становилась и источником шерсти, и мясо из нее быстрее получалось. А еще овца была ценным источником важнейшего товара: овечьих кишок. Из которых делались струны для музыкальных инструментов…
Продолжение завязки
В которой Герой продолжает бороться (с большим, но переменным, успехом) с судьбой.
У меня уже три здоровенных землебитных сарая были заполнены отличным березовым угольком, да и из шахты руды уже под сотню тонн мужики достали. А я смотрел на все это «богатство», ходил вокруг домны — и, вздохнув, уходил обратно в дом. Как должна печь работать — я прекрасно помнил, но накопленного сырья мне хорошо если на неделю хватит, а потом… Внимательно подсчитав трудозатраты на добычу всего запасенного, я осознал, что для обслуживания даже этой крошечной домны мне потребуется человек пятьсот.
Но к Рождеству до меня дошло, что из уже сделанных запасов я смогу сварить тонн пятьдесят чугуна. Весит чугунок класса «семейный» килограмм пять, то есть можно постараться и отлить десять тысяч посудин. Тут глиняный горшок для варки на рынке стоит копеек тридцать, так что чугунный можно попробовать и по рублю толкнуть. А если его покрыть изнутри еще и эмалью…
Для эмали нужна бура, или, на худой конец, борная кислота — но проведенный в двух аптеках Тулы опрос показал, что здесь таких слов еще не знают. То есть слышали первое, но аптекарь (немец) был убежден, что это что-то такое, что можно купить где-то в Италии, причем неизвестно где конкретно. Ладно, нет борной кислоты — обойдусь без нее. Правда воспроизведенный когда-то Витей «древний рецепт» позволял сделать эту эмаль только гнусно-бурого цвета, а покрытую такой эмалью кастрюлю категорически не рекомендовалось нагревать больше, чем до ста двадцати градусов…
Запускать печь в мороз — наверное дело не самое умное, но для сельской местности сойдет. В особенности с учетом того, что я эту печь еще целый год улучшал, так что она теперь стояла внутри довольно приличного по размеру кирпичного сарая, который вдобавок еще и обогревался тремя кауперами, стоящими вдоль одной из стен. Хреновыми кауперами, «сделанными без единого гвоздя», в них даже заслонки были из глины обожженной — но я все же рассчитывал, что они одну кампанию выдержат: все же у меня эта «кампания» вряд ли больше двух недель продлится. Перед пуском печи еще две недели я тренировал мужиков, причем не столько собственно работе с печью, а беспрекословному и быстрому исполнению моих приказов. А затем глубоко вздохнул и чиркнул зажигалкой. Да, за все
