пятнышко. Ни за что, просто так, мудак потому что. Так и осталась харкотина поверх кровушки Начо. Этим он нас выбесил. Одно дело — убить Начо, и совсем другое — бесчестить его. Убийство — это их личные дела. Кто знает, что у них там было. Но харканья мы не потерпели. Так Говорливому и сказали: «С живыми грызись, а мертвых не трогай». Теперь Говорливый знает, что один из нас его убьет, потому что приговор мы ему уже вынесли. Он не знает кто, но кто-то точно убьет. Если бы он не обхаркал память о Начо, все бы было по-другому. Но он обхаркал, и теперь у Говорливого смерть за плечами.
Альберт Джон Санчес Мартинес
Заключенный № 27438-5
Мера наказания: тридцать лет за убийство
Я знала, что танцы, которые я ставлю, свободны и текучи, что они органичны, иногда даже рискованны. Но в них не хватало крошечной частички, превращающей творческий акт в лавину. Вот чего я хотела: лавины, которая снесла бы зрителей, чтобы они не могли ни дышать, ни думать, ни отвлекаться. Поглотила бы их на два часа и сделала другими людьми, не такими, какими они пришли в театр. Перенесла бы их в прежде невообразимое место. Утешало меня только то, что этого не мог добиться даже Люсьен. Всего несколько хореографов в мире могли. Как найти эту бесконечно малую частицу, которая делает произведение великим, а отсутствуя, обрекает на посредственность? Как ее создать, где украсть, где подсмотреть? Я предположила, что эта редкая, неуловимая сущность обитает в повседневных темах. Что с факта обычной жизни нужно снять множество верхних слоев и дойти до ядра, и там-то и будет прятаться эта частица, и она, подобно энзиму, катализирует творческий акт и приведет к самому яркому изображению парадоксов бытия.
Я решила следовать советам Люсьена. Танец нужно нюхать, щупать, вкушать. Я начала сознательно прислушиваться ко всему, что сопровождало мою повседневную жизнь. Что там за звук в отдалении? Какие запахи пронизывают воздух? Жарко или холодно? Снились ли мне накануне кошмары? Стала ездить на работу на метро. Мой отец пришел бы в ужас: он вкалывал с ночи до утра, чтобы его дочерей не хватали за попу извращенцы в общественном транспорте. Я специально не пользовалась женскими вагонами. Я хотела вызова, гормонов, неприличных каламбуров, прижиманий, комплиментов, пота. Меня сминала толпа в час пик, мрачная, вывалившая из офисов, набившаяся в вагоны толпа. Но папа зря волновался за неприкосновенность моих ягодиц. Никто так и не ухватил меня и попу. То ли я отпугивала мужчин в метро своим ростом и атлетической фигурой, то ли просто не привлекала. Чииов-ники, секретарши, рабочие, студенты были погружены в свои мысли или в телефоны. Иногда в вагой заходили музыканты или торговцы. Музыканты нестройно играли какую иибудь популярную мелодию, а потом проходили по вагону с байкой, собирая деньги. Я обязательно давала пару песо. Это были мои коллеги по искусству, и они нуждались в поддержке. Торговцы продавали всякую ерунду: игрушки, блокноты, орехи, кошельки из кожзама. Их гнусавое зазывательство казалось мне глубоко музыкальным. Я закрывала глаза и старалась запомнить эти голоса, чтобы потом воспроизвести в своей работе.
Я поставила танец, показывающий поездки в метро как метафору отчуждения в современном обществе. Танцоры в тишине передвигались по сцене, волоча ноги и не поднимая глаз друг на друга, уставившись в пол. Ежедневное путешествие в метро, разобщенность. Критикам номер понравился. Публика скучала. Три месяца концептуального труда. Полгода репетиций. Неделя в репертуаре. Ни одного приглашения в другие города. Тем более за границу.
Я не сдалась. Творческому человеку нельзя опускать руки. Те, кто не занимается искусством, — счетоводы, бизнесмены — считают, что искусство измеряется триумфами и провалами. Им совершенно неведома суть этого явления. Искусство само по себе есть наслаждение творить. Достижения, аплодисменты — это, конечно, приятно. Это вишенка на торте, но не сам торт. Торт — это ежедневная работа. Радость оттого, что ты зарабатываешь на жизнь собственной страстью, а не просто сидишь восемь часов в офисе, возвращаешься домой, ужинаешь, говоришь пять минут с мужем или женой, смотришь телевизор, ложишься спать и просыпаешься на следующий день в семь утра, чтобы начать все заново. На творчество подсаживаешься вне зависимости от того, успешен ты или нет.
Я забыла про метро и стала задумываться о своей женской природе. Мое тело было создано, чтобы дарить жизнь другому существу, но каждые четыре недели отказывалось от такой возможности. Менструация: потенциальный ребенок, выпихнутый с кровью и болью. Жизнь, превращающаяся в не-жизнь. Я прислушивалась к каждой минуте своих месячных. Текстуры, гормональные изменения, перепады настроения, запахи, спазмы, колики. Когда-то, вскоре после свадьбы, я предложила Клаудио заняться сексом во время месячных. Я желала ощутить его пенис в моей кровоточащей, не способной к зачатию вагине, почувствовать эякуляцию, вообразить поток сперматозоидов, идущий сквозь сгустки во встречном потоке из моей матки. Я его всячески подбадривала. Но он, не успев войти, с отвращением отстранился от меня. «Там все в крови», — сообщил он, и член его опал. Несмотря на неудачу, я постаралась запомнить каждое ощущение и каждый образ в надежде, что когда-нибудь они пригодятся мне для работы. И вот — бинго! — я, кажется, уловила частицу: жизнь и смерть в одном мгновении — менструация. В волнении я начала разрабатывать концепцию танца. Изучила эту тему в разных культурах. Где-то менструирующая женщина считалась нечистой, поскольку несла внутри себя смерть, и ее удаляли от общины. А где-то месячные рассматривались как священный этап, когда женщина входит в контакт с самыми глубокими тайнами существования.
Я изложила свои мысли труппе, и труппа встретила их с энтузиазмом. Да, месячные — это загадка, в которой стоит разобраться поподробнее. Все женщины, в том числе я, решили синхронизировать циклы с помощью противозачаточных. Примерно через полгода у нас получилось. Репетиции мы проводили в самые обильные дни. Когда одновременно танцует множество менструирующих, вскрывается самая животная сторона женственности. Мужчинам мой проект тоже был интересен. Они признавались, что их будоражит гормональная волна, исходящая от сцены, когда мы танцуем. Я была убеждена, что на сей раз мы завоюем не только критиков, но и зрителя и впервые я сделаю могучий, душераздирающий танец.
Хореография была трехчастной, и каждой части соответствовала разная музыка и разная динамика. Первая была медлительная, с гармоничными, спокойными движениями. Метафора начала,
