и через Витебск ухала к себе на Украину, в свой родной хутор Ступа. И только мадам Людмила Казбегорова-Цепа, одна в обществе солдат-провожатых, с поездом доехала до Старой Руссы и остановилась в памятной ей гостинице «Россия», заняв ту же комнату, в которой она провожала свое первое, лучшее и счастливое время жизни, будучи в гостях у полковника Казбегорова осенью 1916 года.
В чужом городе, без знакомых и родных, она теперь жила только со своими мыслями о муже да изредка навещала больных и бедных беженцев из Риги. За год времени город Старая Русса страшно опустился: стал грязный, всюду комитет на комитете, беженская беднота откуда-то появилась массой; и как видно, все это разлагалось страшно: левело, краснело, незаметно превращаясь в неисправимого захватчика-злодея. Она решила как можно реже выходить и выжидать удобного момента, чтобы снестись с мужем по телеграфу.
IV
Начало осени 1917 года было такое же дождливое и грязное, как и конец лета при отступлении из Риги. Беспристрастному наблюдателю казалось, как будто бы и впрямь все кругом тоскует, плачет о невознаградимой потере лучшей части фронта, города Риги и его окрестностей, с красотами природы Лифляндской Швейцарии Зегевольд и Огры. 19–21 августа 1917 года надолго останутся в памяти у очевидцев и участников грозного по своим последствиям движения масс на восток, в центр Российской империи, где пружина уплотнения все еще мягко и безболезненно сжималась.
«Ведь все отдано без боя, без драки! Сделали это всевластные комитеты и такие трусы-изменники, как Брег!.. — думала Людмила Рихардовна. — Писем от мужа нет! Неужели они дерутся на Венденских позициях?.. Как говорил о том и полковник Ступа — отступать дальше не думают ни шагу…» — И она долго засиживалась в своей комнате гостиницы «Россия», наблюдая в окно за жизнью провинциального городка в дождливую погоду.
Прошло уже около двух недель, как она приехала в Старую Руссу; и о своем месте нахождения несколько раз писала мужу в действующую армию. И теперь отсутствие ответа стало страшно волновать ее, а в голову полезли тревожные мысли:
«А вдруг он убит во время боев под Ригой, и не дай Боже, или быть может, надумал выкинуть какую-нибудь штуку, вроде бросить, оставить меня на произвол судьбы, как делают теперь и многие другие в стране великой…» — как-то неожиданно пришла мысль на ум, и Людмила Рихардовна, схватив себя за голову, стала быстро ходить по комнате.
Призрак неведомого, но ужасного скандала туманно рисовался перед ней, сердце трусливо сжималось, и ей казалось, что вот уже каждый человек знает про это и в душе смеется над нею. Она не находила выхода. Но в то же время в дверь комнаты ее постучали. Она быстро остановилась и, опустив руки, подавленным тоном произнесла:
— Кто там?.. Войдите!..
Вошел прапорщик Брег, одетый в военную форму, при снаряжении и вооружении, как и полагается пехотному офицеру, а за ним молодая дама или девица, среднего роста, с миловидным личиком, в кожаной тужурке, и еще один мужчина, в полицейской форме. Все одеты по-дорожному, с маленькими чемоданчиками в руках.
— Старые друзья не забываются! — протянул прапорщик Брег, широко улыбаясь и здороваясь за руку с Людмилой Рихардовной «по-товарищески»; при этом представил и своих спутников: — Мой друг Соня Капу, а вместе с тем и товарищ по Совету депутатов в Петрограде; а это мой друг по несчастью когда-то на первом курсе Московского университета, а теперь, как видите, полицмейстер города Старая Русса и также товарищи по Совету депутатов в Петрограде — товарищ Дожа.
Людмила Рихардовна любезно поздоровалась со всеми и пригласила присесть.
— Мы к вам с просьбой!.. — первый заговорил прапорщик Брег, присаживаясь на диван: — Только что приехали из Петрограда, и товарищ полицмейстер хочет устроить нас в гостинице. Все номера заняты большими семействами, а вы одна, и притом ваш номер самый большой и самый удобный. Вы, вероятно, скоро уедете на фронт к мужу? А пока что разрешите мне и «товарищу» Соне Капу поместиться в вашем номере, так как наша работа теперь будет здесь, в тылу армии Северного фронта, и будем охранять подступы с юга на Петроград… — двусмысленно пояснил он свою будущую «разрушительную» работу и в тылу, намеками давая понять о движении с юга на север войсковых частей Кавказской туземной дивизии генерала князя Багратиона и конного корпуса генерала Крымова, но Соня Капу грозно взглянула на него при этом, и прапорщик Брег сразу замолчал, опустив глаза и закусив нижнюю губу.
— К сожалению, с вашими доводами согласиться я не могу, — ответила Людмила Рихардовна решительно. — Я не привыкла жить и спать в одной комнате с чужими людьми. Кроме того, вопрос о моем отъезде к мужу еще не предрешен… — Сказав последнюю фразу, она бросила свой взгляд на полицмейстера как на блюстителя порядка и законности. В нем она узнала того полицейского Дожу в Витебске, который угрожал ей реквизицией личных вещей, якобы на оборону, и женился на ее же прислуге Маше в феврале месяце того же года, когда она оставляла службу и должность начальника счетного отдела Управления железной дороги и переезжала к мужу в Ригу. Она замолчала.
— Я знаю вас, мадам! Знаю и генерала штаба полковника Казбегорова, когда он был еще подполковником, — пояснил полицмейстер Дожа и начал что-то говорить шепотом на ухо Брегу.
Брег улыбнулся и уверенно, но неудачно, начал острить и болтать о пустяках. Ему трудно было выдержать взятый тон частного и уместного разговора в присутствии дам; нелитературные слова и прибаутки стали быстро пробиваться сквозь все его остроты и в рассказе о жизни в Петрограде, и о забастовках там на фабриках женщин-работниц. При этом бросил он и несколько оскорбительных слов по адресу Людмилы Рихардовны, подозревая ее «бездельничанье» в Старой Руссе; на что Дожа только одобрительно улыбнулся и протянул: «А что же тут еще и делать?» — и они, оба пьяные, коротко, но весело рассмеялись.
— Господа! — не удержалась Людмила Рихардовна. — Вы пришли ко мне сами и со своей дамой и, в присутствии ее же, начинаете наносить мне оскорбления и говорить всякую пошлость и подозрения! Прошу сию же минуту оставить мою комнату!.. — сказав решительно и громко, она поднялась со стула.
— Вы нас извините… — протянул
