их или нет.
Завершилось наше пребывание на даче в августе самым решительным образом. Бабушка, сварив бульон из хорошего куска мяса и поставив кастрюлю на стол в кладовке, принялась мыть голову. Внезапно к нам ворвалась запыхавшаяся старшая сестра мамы — тетя Аня:
— С ума сошли! Немец рядом, а она здесь голову намывает. Давайте быстро собирайтесь.
Нагнав панику, она не дала возможности что-либо захватить с собой. Остался в кладовке и сваренный кусок мяса, который позднее, в голодное блокадное время часто вставал в памяти. Брошенные запасы муки и крупы не вспоминались, а мясо почему-то — да.
Путь до станции превратился в сущий ад для нашей бабушки. И так плохо ходившая, она несколько раз падала, зацепившись за корни. Совсем выбившись из сил, она молила нас:
— Оставьте меня здесь.
— Не говори глупости, мама!
Когда наконец-то мы дотащились до станции, выяснилось, что если и будет поезд, то, очевидно, последний. После томительного ожидания подали состав из паровоза и нескольких теплушек. По пути в Ленинград он часто останавливался, подбирая таких же задержавшихся, как и мы. Так что в город вагоны пришли плотно набитыми. К счастью, обошлось без бомбежек.
Если на даче о войне напоминали в основном немецкие самолеты, летящие бомбить Ленинград или Сиверский аэродром, то в городе ее приметы были более заметны — аэростаты воздушного заграждения, зенитные позиции, постоянно встречающиеся военные и, конечно, бомбежки. Ленинградцы имели озабоченный вид, а внутренняя тревога накладывала на их лица особый отпечаток. Город готовился к уличным боям — в нашем доме оборудовали пулеметную огневую точку, забетонировав для этого подвал. Подобные сооружения я видела и в домах по Измайловскому.
Отец и мама были на казарменном положении. Мама служила на лакокрасочном заводе имени Менделеева, который находился на Международном (Московском) проспекте в районе Средней рогатки. Отец же работал на «Красной Баварии». Пока не сомкнулось блокадное кольцо и не начались артобстрелы, я несколько раз ездила к матери на работу на трамвае 29-го маршрута. Позднее маму перевели на слюдяную фабрику на Обводном канале, а артобстрелы и бомбежки превратили цеха лакокрасочного завода в руины. В отсутствие родителей в доме руководили тетя Аня и бабушка. Жили мы по-прежнему на втором этаже дома номер 5 по 12-й Красноармейской улице, по 11-й Красноармейской он числился под номером 4. Живущая в этой же квартире тетя Муся, средняя из сестер, работала посменно телефонисткой на «Ленжете» и в не свои смены ночевала дома.
После возвращения в Ленинград я, как председатель класса, сразу же помчалась в свою родную школу на Лермонтовском проспекте. Здесь тоже чувствовалось дыхание войны. Часть здания отвели под ополчение. Наш классный руководитель математик Григорий Наумович Лейбман сформировал из моих одноклассников пожарное звено для дежурств на крыше школы. Кроме меня, в него вошли Тоня Денисова, Маша Дубровская, Олег Остапенко, Женька Долгоруков. Но наше звено при школе действовало недолго, поскольку военные заняли все здание. Кроме того, мы заклеивали в школе бумажными полосками окна, чтобы их не разбило ударной волной при бомбежке. Таким же образом я заклеила стекла в нашей квартире, а сами окна при бомбежках и артобстрелах снимала с запоров. Ударной волной окна распахивались, а стекла оставались целыми. Но как-то меня не было дома, а домашние забыли снять створки с запоров, и стекла разлетелись. А ведь до этого один снаряд попал в первый этаж под нами, а два — над нами, и ничего. После этого окна забили фанерой.
Григорий Наумович жил в комнате при школе. Ему было около 30 лет, роста был высокого, худощав, с пышной шевелюрой темных курчавых волос. На фронт его не брали, поскольку один глаз у него был искусственным. Ко мне Григорий Наумович относился очень хорошо, так как по математике я училась на пятерки, а по другим предметам — на пятерки и четверки. До войны я занималась в математическом кружке при Дворце пионеров, участвовала в олимпиадах по математике и нередко побеждала. В коридоре нашей школы висели портреты выдающихся ученых, и Григорий Наумович говорил мне:
— Галина, твой портрет должен появиться здесь.
Однако жизнь все решила иначе. Ученым я не стала, а Григорий Наумович умер в блокаду. Я еще несколько раз осенью навещала его, он мне говорил:
— Галя, уезжайте к моим в Свердловск, они примут вас как родных.
Но в Свердловске я так никогда и не была.
Попытку уехать мы предприняли в начале сентября. Руководство города распорядилось эвакуировать стариков и детей. На Московский вокзал я приехала вместе с мамой и братом Олегом, а также с крестной и ее внуком Олегом. Подали состав, а он оказался уже заполненным. Как говорили, какие-то евреи решили забрать с собой редкую и дорогую антикварную мебель. Наводившие порядок матросы с матюгами полезли выкинуть эту мебель, но их остановил командир, сказав, что проблему нужно решать законным и мирным путем. Однако собравшийся на перроне народ не стал ждать этого решения и начал набиваться в состав. А из-за них мебель выбросить уже было невозможно. Многие, не поместившиеся, остались на перроне, и мы в их числе. Мама с крестной переживали, а я была рада, так как уезжать совсем не хотела. А вскоре сомкнулось блокадное кольцо.
К началу сентября также относится и лиговская эпопея. Молодежь со всего района собрали и послали в Лигово рыть окопы. Целый день мы копали противотанковый ров. Почва в том месте была песчаная. Вынутым песком мы наполняли мешки, которые отвозили в город для укрытия памятников. Нам сказали, что их отправляли на Исаакиевскую площадь, чтобы защитить конный памятник Николаю I. Наработавшись, мы легли отдыхать, но в начале ночи в помещение ворвался человек и закричал:
— Лежите здесь! А в поселок уже вошли немцы!
В панике все бросились спасаться. Бежали ночью, лесом, так как боялись двигаться по дороге. К счастью, нам удалось не заблудиться и благополучно добраться до Ленинграда. Как стало позднее известно, не всем так повезло.
Другим значимым событием начала сентября стал пожар на Бадаевских складах, который всколыхнул весь город и имел весьма печальные последствия. Склады находились от нас всего в нескольких трамвайных остановках, поэтому пожар был хорошо виден. Печально — горела жизнь ленинградцев. Потом мы даже мотались на место пожара и видели, как некоторые брали землю с пепелища. Говорят, что эту землю растворяли в воде и процеживали, добывая тем самым ушедший в землю расплавленный сахар. Мы подобным не занимались.
Война накатывалась на город. При ЖАКТе была создана дружина самообороны, начальником которой стала
