тебя, но… не оплатила.
Все это время Эли стояла, опустив взгляд, но теперь подняла голову и взглянула на фею исподлобья.
— Что произойдет после этого?
— Все станет на свои места, — усмехнулась та. — Ты получишь любовь своего принца, богатство и славу.
— А моя мать?
— Умрет, разумеется. Всего лишь небольшое опоздание — что нам, бессмертным существам, какие-то десятки лет? Небольшое недоразумение, едва заметная проволочка. Мы сумеем закрыть на это глаза, ведь так? — и фея грациозно поклонилась кому-то, прячущемуся в ночной тьме.
— Отец?..
— Тоже умрет, — чуть раздраженно отмахнулась фея, словно дотошность Эли начала ее утомлять. — Он, кажется, любит твою мать? Обычной, разумеется, любовью, но даже этого должно хватить, чтобы она прихватила его с собой. Все сложится лучшим образом, как я и говорила Маргарете. Зря она меня тогда не послушала!..
— Умрет! Они оба умрут! — повторяла Эли, потрясенная тем, как легко и беззаботно рассуждает фея о смерти.
— Ты пришла за любовью, не так ли? — резко и требовательно спросила фея, враз прекратив свое грациозное скольжение, как будто ее остановила невидимая стена. — Сейчас твои родители живы — но не слишком-то ты счастлива, как я погляжу. Еще раз говорю: если ты не заполучишь своего принца, то вскоре погибнешь, день за днем все глубже погружаясь в отчаяние, которое отравит каждый миг твоего существования. Ты думаешь, что сейчас невыносимо больно? Забудь! С каждым днем все будет становиться только хуже! Матушка и батюшка тебе не помогут. Так зачем же тебе беспокоиться о них? Спасай себя, глупышка!
Бедная Эли! Измученная болезнью, смущенная хитрыми речами феи, сгорающая от любви — она, казалось, с трудом могла понять, что именно от нее требуется. Погибающий от жажды человек, лицо которого покрыто ранами от палящих лучей солнца, готов отдать все золото мира за глоток воды. Голод превращает людей в диких животных. Боль бывает столь невыносимой, что пациент просит лекаря отрезать ему руку или ногу, лишь бы только прекратить мучения. Голос феи нашептывал Эли: «Твоя мать обрекла тебя на безмерные страдания! Ты не просила ее об этом. Она не думала, чем это обернется для вас всех, так с чего бы тебе сейчас беспокоиться о ее судьбе? Быстрее, Эли, быстрее! Тени ждут, тени милостивы! Кто еще пожалеет тебя, кто простит долг? Они жестоки, но не злы, просто отдай им причитающееся, и получи награду…»
— Благодарю вас, госпожа фея, — с усилием над собой произнесла Эли. — Боюсь, что прогневаю вас, однако пусть все остается, как есть. Милость ваша безгранична, и, вместе с тем, не всем по плечу. Матушка совершила ошибку, но затем рассудила верно: особенная судьба того не стоит, да и сами мы для нее не годимся. Если вы не желаете попросту снять с меня проклятие — так тому и быть. Лучше уж недолго и несчастливо жить с проклятием, чем долго и славно — с милостью тех господ, что прячутся в тенях.
Эли и фея (12)
Ох и нелюбезно прозвучал тот ответ! От злости фея, не верившая своим ушам, вспыхнула, как костер, в который подбросили смолистых щепок. Млечное мерцание на мгновение стало сплошным ослепительным белым светом, от которого Эли зажмурилась, и отступила назад.
А фея, превратившись в раскаленный сгусток белизны, гневно закричала, да так пронзительно, что, казалось, от крика этого сама и лопнула — вспышки света разлетелись брызгами по всему старому саду. Но, конечно, не стоило и надеяться, что волшебное существо так легко уничтожить: то бы всего лишь гнев, плещущийся через край. Когда Эли открыла глаза, слезящиеся от яркого огня, фея стояла на прежнем месте — разве что в росте увеличилась.
— Ты отказываешь мне? — яростно закричала она, становясь все выше и выше, точно собираясь дотянуться до неба и обрушить его на голову той, что прогневала ее.
— Я смиренно сохраняю при себе вашу прежнюю милость, и не прошу иной взамен, — отвечала Эли кротко, но в кротости этой звучала такая дерзость, которой фея еще не встречала у смертных.
— В своем ли ты уме, девчонка? — голос феи стал гулким и завывающим; все человеческое уходило из него, оставляя по себе тоскливые стоны холодного ветра и скрип сухих деревьев в лесу. — Ты пошла в породу своей матери — жадной и трусливой, не способной держать ответ за содеянное!.. Людишки ценят свою жизнь куда больше, чем она того заслуживает! Но если она испугалась, узнав цену, то чего боишься ты? Твоя жизнь будет долгой, богатой — богаче, чем ты можешь себе вообразить! И любовь станет взаимной!.. Как можно отказаться⁈ Разве это не главное?
— О главном мне сказала матушка, — сказала Эли, непокорно и бесстрашно глядя на фею. — Она хорошо запомнила разговор с вами, сударыня фея. Вы говорили ей, что чудо истинной взаимной любви очень сложно наколдовать — и колдовство это должно быть очень сильным. А силу оно берет из человеческих страданий. Но о них сегодня вы не сказали ни слова — и, стало быть, страдать предназначено мне.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я опустилась до обмана? — вскричала фея, вконец обозлившись. — Да еще такого низкого?.. Обмана смертной душонки, которая должна умолять, чтобы я снизошла до разговора с ней!..
— Пожалуй, это не обман, — возразила Эли с внезапным хладнокровием, которого сложно было ожидать от существа столь юного и простодушного. — У нас, смертных, это называют умышленной недомолвкой. Вы обещали мне богатство, любовь принца, славу, но разве я смогу быть счастливой, зная, что ради этого погубила своих родителей? Вы, сударыня, смолчали об этом вовсе не потому, что думали, будто я из тех людей, которые не испытывают чувство вины и стыда за содеянное. Напротив, вы знали, что очень быстро пелена с моих глаз спадет, ум прояснится и я буду всю жизнь корить себя за чудовищное преступление. Моими руками вы принесете жертву своим покровителям — или кто там дает вам могущество? — а затем и я сама пойду им на корм, насытив их жадные до страданий утробы. Не такая уж и выгодная сделка!
Фея слушала ее молча, бесплотное ее свечение тускнело — не млечный путь приходил на ум теперь при ее виде, а зловещий свет
