Байоля (1074 год), а в возрасте 21 года командовал армией, направленной на подавление мятежа Никифора Вриенния старшего (1078 год). Возможно, что в период походов Романа Диогена на сельджуков Алексей был несколько старше. По крайней мере, Фердинанд Шаландон на основании сообщения Зонары о том, что в 1118 году – т. е. в год смерти – Алексею было 70 лет, полагал, что Алексей Комнин родился примерно в 1047–1048 году. Если это так, в таком случае император Алексей Комнин мог вполне отчетливо помнить царствование своего дяди императора Исаака I Комнина, что должно было только подогревать его амбиции.
Анна Комнина писала: «Он начал службу еще при Романе Диогене… В возрасте четырнадцати лет он стремился принять участие в большой военной экспедиции против персов, которую предпринял император Диоген; в своем неудержимом стремлении Алексей разражался угрозами по адресу варваров и говорил, что в битве напоит меч их кровью».
[Ἤρξατο μὲν γὰρ στρατεύειν ἐπὶ Ῥωμανοῦ τοῦ Διογένους… Οὗτος γὰρ τεσσαρεσκαιδεκάτου ἔτους ὢν κατ’ ἐκεῖνο καιροῦ συνεκστρατεύειν ἠπείγετο τῷ βασιλεῖ Διογένει κατὰ Περσῶν βαρυτάτην ἄγοντι στρατιὰν, καὶ ἀπό γε τοῦδε ὁρμήματος ἀπειλὴν κατὰ τῶν βαρβάρων ἐμφαίνων καὶ ὡς, εἰ συμπλακήσεται τοῖς βαρβάροις, τὸ ξίφος αὐτοῦ μεθύσει ἀφ’ αἵματος·][70].
Анна, без сомнения, имеет в виду последний поход Романа Диогена против сельджуков Алп Арслана, который столь трагически закончился на берегах озера Ван, около Манцикерта. Предусмотрительный Роман Диоген запретил юному Алексею участвовать в походе, так как мать Алексея Комнина Анна Далассина уже потеряла своего старшего сына Мануила – стратига восточных тагм, который, как отмечает Никифор Вриенний, воевал с сельджуками и умер в Вифинии от воспаления среднего уха. Уже первый эпизод из сознательной жизни Алексея Комнина, связанный с Романом Диогеном, заставляет нас подробнее рассмотреть военную и политическую ситуацию, вызвавшую походы этого императора в Каппадокию и Армениак.
Богатый исторический опыт, накопленный Византийской империей в раннее Средневековье, на протяжении нескольких веков борьбы со степными кочевниками – гуннами, аварами, булгарами, а также с более цивилизованными народами – персами и арабами, оказался удивительным образом невостребован в тот момент, когда Византия в царствование императора Констатина IX Мономаха (1042–1055) еще наслаждалась инерцией военно-политического величия, доставшегося в наследство от эпохи правления императора Василия II (976–1025), а на восточных границах Византийской империи уже показались полчища нового кочевого народа – сельджуков. Этот народ был близким родственником печенегов, уже хорошо знакомых василевсам ромеев с IX века. В IX–X веках в районе Хорезма, между Аральским и Каспийским морями происходила интенсивная концентрация и консолидация тюркских племен огузов. Однако точное происхождение сельджуков в настоящее время до конца не выяснено.
Е. А. Мехамадиев в рецензии на нашу книгу «Император Алексей I Комнин и его стратегия» подверг обоснованной критике высказанное нами предположение о том, что династия Великих Сельджукидов могла иметь монгольское происхождение[71]. В связи с тем, что в нашем распоряжении действительно нет принципиально новых аргументов, которые позволили бы обосновать монгольское происхождение сельджукской династии как безусловный факт, позволим себе несколько систематизировать нашу аргументацию, дабы придать ей более убедительный характер.
Итак, если мы будем следовать классической точке зрения В. В. Бартольда, основанной на сведениях письменных источников, необходимо признать, что сельджуки произошли от тюркского племени кынык[72]. Эту точку зрения разделял также С. Г. Агаджанов, который, однако, утверждал, что в формировании сельджукского племенного объединения приняли определенное участие и кипчакские племена[73]. Подобное допущение весьма интересно в свете гипотезы о монгольском происхождении династии Великих Сельджукидов, которую мы рассмотрим позднее. Можно предположить, что в эпоху Западного Тюркского каганата, в VII веке, предки племени кынык будто бы вторглись в Приаральские степи из Семиречья и завоевали пастбища, где кочевали всадники из племени канглы (возможно, родственники печенегов). Эти пастбища еще в античную эпоху принадлежали далеким предкам канглы – сако-массагетским ираноязычным племенам, которые некогда образовали Кангюй, Парфянское царство и Кушанскую империю в III–II веках до Р. Х. Как предполагали В. В. Бартольд и С. П. Толстов, племена канглы и кынык приняли участие в ассимиляции тех немногочисленных остатков сако-массагетских племен, которые уцелели после столкновений с ранними волнами тюрко-монгольских кочевников, – с гуннами, эфталитами, аварами и древними тюрками Ашина в IV–VI веках[74].
Однако сама по себе проблема происхождения гуннов в свете новейших археологических исследований требует коренного пересмотра. В частности, С. Г. Боталов приходит к выводу о том, что гунны были тесно связаны с сарматской материальной культурой, и предполагает, что гунны разговаривали на исчезнувшем индоиранском наречии, сохранявшемся в степях восточного Туркестана и Монголии в начале первого тысячелетия нашей эры[75]. Предположение С. Г. Боталова находит подтверждение в работах лингвистов, например, Я. Харматта и П. Голдена, по мнению которых гунны, а позднее даже тюрки Ашина говорили в основной своей массе на восточно-иранском языке, близком к хотано-сакскому[76]. Даже сторонники гипотезы о прототюркском происхождении гуннов, сегодня решительным образом отброшенной, признавали, что гуннский двор во времена Аттилы испытал мощное культурное влияние сасанидского двора, а титул Аттилы представлял собой копию титула иранских шахиншахов[77]. Подобное обстоятельство может найти объяснение только в том случае, если допустить существование в IV–VI веках общего иранского культурного пространства, делавшего возможным устойчивое влияние сасанидского Ирана в степях Турана, т. е. на тех территориях, которые контролировались эфталитами и европейскими гуннами. Ираноязычие гуннов и их связь с сарматской материальной культурой позволяют сдвинуть хронологию этногенеза тюркских народов на более поздний срок (VI–VII века), что не исключает того обстоятельства, что первые прототюркские племена вторглись в Восточную Европу уже в 463 году[78]. Позднее мы скажем несколько слов о существовании прямых культурных контактов между ираноязычными кочевниками-аланами и протомонгольскими племенами. Указанные обстоятельства заставляют современных исследователей поставить под сомнение традиционные представления о доминировании тюркских племен в евразийских степях на заре Средневековья и пересмотреть прежние предположения о масштабах тюркской гегемонии в этот период.
Гипотеза В. В. Бартольда, по-видимому, верно определявшего этническую принадлежность основной массы кочевых племен, подвластных сельджукским султанам, бесполезна там, где речь заходит об истории происхождения династии Вели-ких Сельджукидов и о причинах ее выдающихся военно-политических успехов. Действительно, почему сельджуки сумели добиться того, чего до них не могли добиться ни великие парфяне, ни тюрки Ашина? И почему именно сельджуки в течение одного поколения создали империю, объединившую государства Ближнего и Среднего Востока? Почему сельджуки смогли покорить развитые государства передней Азии, а их официальные ближайшие родственники печенеги проиграли в борьбе против Византийской империи, Киевской Руси и половцев? Была ли какая-либо связь между началом экспансии сельджуков и экспансией киданьской империи Ляо в Монголии и в восточном Туркестане? Почему экспансия половцев сопровождалась инфильтрацией некоторых половецких племен монгольской военной знатью, например, у
