не хотели, чтобы она вступила в битву с Богом?
Любая ночь когда-нибудь кончается, даже долгая ночь Люцифера. К тому времени как Пит завершил свое повествование, вершины утесов уже зажглись светом начинавшегося дня.
Смерив взглядом остатки коньяка, я располовинил их по нашим рюмкам. Придется устроить сегодня выходной.
— Да, — умудренно кивнул я. — Межкультурная семантика. Движимые наилучшими намерениями, двое существ с разных планет — да что там планет, зачастую из соседних стран — считают само собой разумеющимся, что они думают одинаково. Последствия бывают весьма трагичными.
— Это-то я понял сразу, — сказал Пит. — Мне не потребовалось прощать Энэрриана — откуда ему знать? Кстати, он был крайне озадачен, когда я похоронил свою любимую. У себя на Ифри они сбрасывают их над дикими, ненаселенными местами с большой высоты. Однако ни одна, ни другая раса не хочет смотреть, как гниет и разлагается тот, кого знали и любили раньше, поэтому он сделал все, чтобы мне помочь, все, что было в его охромевших возможностях.
Он глотком опустошил рюмку, а затем прищурился на злое ослепительно синее солнце и пробормотал:
— А вот Господа — Его я простить не мог.
— Проблема зла, — с прежней умудренностью поддержал его я.
— Нет, нет. Последние годы я старательно изучал эти вопросы — читал теологическую литературу, беседовал со священниками. Почему Бог, если Он — Бог личный и любящий, допускает существование зла? На такой вопрос христианство дает вполне разумный, убедительный ответ. Человек — и вообще любое разумное существо — должен обладать свободой воли. Иначе мы превратимся в марионеток, и существование наше утратит всякий смысл. Свобода воли необходимо включает в себя способность творить зло. Мы проводим свою жизнь здесь, в этом мире, чтобы научиться быть благими по собственному выбору, без принуждения.
— Да, — смутился я, — ляпнул я, конечно, по неграмотности своей. А все этот коньяк. Нет, твоя логика, конечно же, безупречна — вне зависимости от того, согласен я с изначальными предпосылками или нет. Я хотел сказать другое: проблема боли. Почему всемилостивый Бог допускает ничем не заслуженные страдания? Если он действительно всемогущ, ничто его к этому не вынуждает.
Конечно же, я не имею в виду ощущение, заставляющее отдергивать руку от огня, или что-либо еще в этом роде, полезное и осмысленное. Но несчастные случайности, уносящие жизни… либо лишающие разума… — Я тоже допил. — То, что произошло с Аррах, и с Энэррианом, и с Ольгой, да с Вхэл и с тобой. То, что происходит, когда начинается эпидемия, или катастрофы, про которые говорят — на то была воля Божья. Или медленный распад, пожирающий нас в старости. Все такие ужасы. И неважно, что наука совладала со многими из них, — осталось более чем достаточно, а к тому же предки наши должны были терпеть их все.
Зачем? Почему? Какой цели может это служить? И нет никакого смысла в заявлениях, что после смерти мы получим бесценную награду, так что какая разница — приятно здешнее наше бытие или мучительно. Это ничего не объясняет. Так что, Пит, именно эта проблема тебя и мучит?
— В некотором роде. — Он кивнул так устало, что могло показаться — передо мной глубокий старец. — Во всяком случае, тут начало моей проблемы.
Понимаешь, после этого я почти все время был один, в окружении ифрианцев. Другие люди мне сочувствовали, но все, что они могли сказать, я знал и без них. В то же самое время Новая Вера… ты только не подумай, что я хотел в нее перейти. Я просто надеялся увидеть вещи с новой стороны, надеялся, что такой взгляд поможет мне достичь христианского понимания наших утрат. А Энэрриан был настолько убежден в своих верованиях, настолько образован…
Мы говорили с ним и говорили, говорили все то время, пока я восстанавливал силы. И оказалось — он понимает не больше моего. Нет, он вполне мог найти нашим бедам соответствующее им место в миропорядке, это было совсем просто. Но тут вдруг выяснилось, что Новая Вера не имеет удовлетворительного решения проблемы зла. С ее точки зрения Бог дозволяет злодейство для того, чтобы мы могли с честью бороться на стороне добра. Довод слабый, если хоть немного над ним задуматься, особенно когда он формулируется в системе понятий плотоядных ифрианцев. Ты согласен?
— Тебе лучше их знать, — вздохнул я. — Судя по всему, ты намерен сказать, что их религия имеет лучшее решение проблемы боли, чем наша.
— Так оно, во всяком случае, выглядит. — В его запинающихся словах мелькнуло что-то вроде отчаяния. — Они — охотники, точнее — были охотниками до самого последнего времени. Поэтому и Бог в их представлении — тоже Охотник. Ты только уясни себе с самого начала, что именно Охотник, а никак не Мучитель. Он радуется нашему счастью — примерно как нас радует вид какого-нибудь оленя, резвящегося на травке. Но в конечном итоге Он обязательно приходит за каждым из нас. Вот тут и наступает самый гордый момент нашей жизни — когда мы, зная Его всесилие, вступаем с Ним в борьбу, даем Ему еще раз подтвердить честь хорошего Охотника.
Он зарабатывает эту честь. Это служит некой высшей цели. (Той же самой, ради которой мы возносим хвалу Господу? Откуда мне знать?) А затем мы мертвы, сбиты наземь, от нас остаются лишь недолговременные воспоминания в мозгу тех, кто избежал на этот раз смерти. Для этого Бог и создал Вселенную.
— И это — древнее верование, — сказали, — не какое-нибудь там измышление нескольких психов. Верование, которого столетиями придерживались миллионы разумных, культурных существ. С этой верой можно жить, с этой верой можно умирать. И если она и не разрешает всех парадоксов, она разрешает некоторые из них — те, на убедительное решение которых не способно христианство. Вот это и есть твоя дилемма, так?
Он снова кивнул:
— Священники говорят, что я должен отринуть ложную ВеРУ и признать возможность непостижимого. Ни тот, ни другой совет не кажется мне верным. А может, я хочу слишком многого?
— Извини, Пит, — сказал я с полной искренностью, понимая, что могу сделать ему больно. — Только откуда мне знать? Я тоже заглядывал в эту бездну, но не увидел там ничего. И больше не смотрел. Ты продолжаешь в нее смотреть. Кто из нас смелее?
— Не знаю, может, ты найдешь какой-либо подходящий стих в Книге Иова. Не знаю, ничего я не знаю.
Пылающее солнце все выше поднималось над горизонтом.
Перевод с английского А. Пчелинцева
