стороне, но ты продолжаешь вести свои поганые речи. Я здесь именно за тем, чтобы не допустить худшего. Однако ты постоянно упрекаешь меня в том, что ещё не произошло, чему ещё только предстоит случиться. И я, и ты, мы оба находимся тут для того, чтобы этого не допустить! Даже если мы не в силах ничего сильно изменить, пусть наши старания хоть как-то помогут советскому народу и стране. Мы должны если не предотвратить войну с СССР, то хотя бы постараться спасти как можно больше человеческих жизней.
— Я знаю, знаю, — поостыл немного Шириновский. — Но, куда идти с такой головой? На что жить? Как жить? Мало того, что башка постоянно кружится, так ещё и тошнит! Да и вообще… просто плохо. А тут фактически выгоняют на улицу!
— Это не повод ныть. Ты же мужчина и штурмовик! — пристыдил его Маричев. — А в штурмовики абы кого не берут. Я прошёл довольно жёсткую проверку и доказал: я — не какой-то там истеричный потомок итальянцев или греков! И вообще, что ты имеешь в виду под нацистами? Националистическая народная партия, то бишь нацисты — это монархически-националистическое военное объединение «Стальной шлем» («Stahlhelm»), они же «Союз фронтовиков» («Bund der Frontsoldaten»). Я же тебе говорил об этом? У них лидер ликёрный король однорукий Франц Зельдте.
— Да все вы одним миром мазаны! — вновь разозлился Шириновский. — Вы же объединились все под крылом Гитлера.
— Мы⁈
— Ну, не ты конкретно, а все немцы.
— Все? И коммунисты, и социал-демократы?
— Нет, коммунистов ждала страшная участь: их в концлагеря посадили. Ну, а кто сбежать успел, тот возглавил антифашистское движение. Хотя, может, кто и фашистом стал, я не знаю. Но буржуи из числа социал-демократов ещё в воздухе переобулись! Однозначно!
— Может и так, но это дело будущего, — задумчиво произнёс голос Маричева. — И до того времени ещё дожить надо, а это с твоими вечными скандалами становится весьма проблематично. Зачем ты нарываешься? Всё равно без толку! Если доктор решил, значит, так оно и будет. В лучшем случае на день-два продлят.
— На больше продлят, — уверенно заявил Шириновский. — Уж что-что, а убеждать я умею.
— Ну, посмотрим.
В это время вернулась медсестра.
— Герр Меркель, вы по-прежнему настаиваете на своей просьбе?
— Да, — твёрдо ответил Шириновский.
— Хорошо, доктор сказал, что вас выпишут не через два дня, а через три, ближе к вечеру.
— Замечательно, — удовлетворённо кивнул Шириновский. — Но, кроме этого, я просил, чтобы позвали главврача. Вы это сделали?
Шириновский был неумолим, посчитав, что он в своём праве.
— Нет, я сообщила о вашем… — медсестра на секунду замялась, подбирая слово. На языке фрау крутилось «требование», но она решила немного сгладить конфликт и вовремя поправила себя: — вашей просьбе лечащему врачу. Он решил пока не беспокоить главврача и самостоятельно принял решение продлить ваше нахождение в больнице ввиду вашего неустойчивого эмоционального состояния.
— А я всё равно хочу обратиться к главврачу! Пусть он осмотрит меня и, возможно, продлит моё лечение не на два дня, а на неделю.
— Вы настаиваете?
Шириновский на мгновение засомневался: внутренний голос шептал, что надо давать отрицательный ответ. Но дух противоречия оказался сильнее, и из Владимира Вольфовича вырвалось:
— Да, я настаиваю!
— Хорошо, — буркнула женщина и поджала губы в куриную жопку. — Завтра мы сообщим главврачу о вашей просьбе, и он обязательно посетит вас. А сейчас не угодно ли вам принять лекарства?
— Угодно, — кивнул Шириновский, не обращая никакого внимания на то, с каким сарказмом она это сказала. И спокойно взял порошок и стакан с водой из рук медсестры.
— Завтра вам сообщат время обхода главврача. Отдыхайте! — и медсестра направилась к другому пациенту.
— Вот видишь⁈ — сам себе сказал Шириновский.
— Вижу.
— Я победил!
— Сомневаюсь.
— Почему?
— А ты знаешь фамилию главврача?
— Нет, а что?
— Ничего. Завтра всё узнаем.
— Узнаем, — внутренне усмехаясь, сам себе сказал Вольфович.
Он лёг, но ему было скучно. Тяжелобольные сопалатники молчали, хотя, наверное, многое могли бы рассказать. Увы, но сделать это им сейчас было несколько затруднительно.
«Пожалуй, можно пока и почитать», — решил Шириновский и протянул руку к тумбочке, где нащупал книгу. Взял её в руки и плюнул. Опять бредовое сочинение Гитлера. Бросил обратно, потому как совсем выкинуть рука не поднялась: слишком чревато. Тем более экземпляр первого выпуска… Не поймут партайгеноссе. Расстрелять, конечно, не расстреляют, но запомнят!
Взял другую, подаренную тогда же. Заново пролистал и на моменте, где обер-лейтенант не выдерживает суровых реалий мужской любви, отшвырнул. Вот же Гейропа! Всё бы им испоганить. Тьфу! Книга всё же навеяла на него сон и, поборовшись некоторое время с обуявшими его мыслями, он заснул.
Утро началось вроде бы как обычно, но потом события понеслись, как коза по кочкам жрать биточки!
Главный врач травматологического отделения городской больницы во Фридрихсхайне, что расположена в народном парке Берлина, Альфред Кон нервно поглядывал на лечащего врача своего отделения. Младший коллега пришёл с необычной просьбой от очередного пострадавшего штурмовика НСДАП.
— Ещё раз: что он хочет?
— Чтобы его осмотрели лично вы.
— Он в курсе, что лично я осматриваю только граждан, не имеющих никакой партийной принадлежности, коммунистов, и тех, кто не стоит на позиции антисемитизма?
— Не могу знать, в курсе ли он. Я у него не спрашивал. С ним разговаривала палатная медсестра. Она доложила, что на все её попытки его увещевать фон Меркель ответил чуть ли не истерикой. Несмотря на то, что больница переполнена, я пошёл ему навстречу и продлил лечение ещё на трое суток. Однако и это не помогло!
— Я лечу коммунистов, а штурмовиков отдал вам и Рихарду. Неужели трудно было убедить этого чудака выписаться без скандала?
— К сожалению трудно, герр Кон. Он и слышать ничего не хочет! Требует, чтобы именно вы его осмотрели.
— Это провокация! — нервно вскинулся главврач и невольно коснулся кончиком указательного пальца своего характерного носа.
— Не думаю, — возразил его коллега. — Вы, разумеется, можете вызвать фрау Марту и выспросить всё у неё.
Одно лишь упоминание имени этой немецкой курицы заставило доктора Кона недовольно поморщиться, словно у него разом заболели все зубы.
— Обойдусь.
— Признаться, я и сам сильно удивлён такой настойчивости
