знала, «безобразная сцена» так и осталась в ее памяти и восприятии чем-то столь омерзительным и жестоким, что об этом больно было даже думать, особенно примеряя все это к человеку, который спас ее от насилия, позора, а может быть, и от ужасной мучительной смерти.
Она размышляла о тех событиях и об убийстве – все переплеталось и существовало уже неотделимо одно от другого. Клер думала о том, как ей, иностранке, вести себя и что делать в таких сложных обстоятельствах русской уездной жизни. Как вдруг в дверь, постучав, заглянула горничная. Она принесла два кувшина горячей воды. Однако по ее взволнованному лицу Клер поняла…
– Что быть? – спросила она по-русски.
– Барышня… мамзель… слуги на кухне и в людской шепчутся…
Клер досадовала на свое скверное понимание русской речи на слух. Горничная явно что-то хочет ей рассказать.
– Такое дело, барышня… Мамзель Клер… было и до вас то же самое… насильничали здесь. – Горничная ткнула на Клер, потом на окно, затем «страшно» округлила глаза свои, указывая на свой живот и лобок, постучала кулаком в ладонь, словно разговаривала с глухонемой.
Клер поняла.
– Еще быть? Нападать? Раньше?
– Да! – Горничная затрясла головой. – В мае! Вы еще с барыней и детьми не приехали.
Слова «май», «барыня», «дети» и «не приехать» Клер знала.
– Май? Нападать? Кто? – Она тревожно заглядывала горничной в лицо.
– Ах, кабы знать кто!
– На кого? – поправилась Клер.
– Агаша… Агафья. На поварню хворост она носит. Хворост собирает. Лес. – Горничная снова ткнула рукой во тьму за окном. – Там, в лесу на нее. Только она, мамзель, того… немая она от рождения! – Она начала шлепать себя по губам, отрицательно вертя головой. – Ничего толком сказать нам в поварне не могла ни тогда, ни сейчас.
Клер понимала смутно. Однако смысл до нее все же дошел. Еще одна жертва изнасилования. Но она, к счастью, жива. Зовут ее Агафья и искать ее надо на здешней кухне.
Когда горничная ушла, Клер забрала кувшин с водой – сегодня она желала вымыться по-человечески в английской ванне, привести себя наконец в полный порядок.
Однако и этого было сделать не суждено. Подойдя с кувшином к двери ванной, Клер услышала сдавленный плач. Она приоткрыла дверь. В клубах пара в горячей ванне сидела Юлия Борисовна – с распущенными мокрыми светлыми волосами, как наяда. Она держала в руках миниатюру своего возлюбленного Петра Каховского.
Глухие рыдания сотрясали ее голое тело.
Потом она с силой ударила кулаком по воде, разбрызгав ее по полу.
Клер вернулась к себе и снова, как прежде, вымылась в тазу – полностью, поливая себя из кувшинов.
Затем проверила маленький пистолет в своем ридикюле. Он придал ей уверенности.
Спала она с перерывами. Проснулась с петухами и лежала, выжидая и строя план действий.
Он окончательно созрел у нее в восьмом часу утра. Клер оделась в новое черное платье без корсета из-за жары, забрала ридикюль с оружием и выскользнула из дома.
Она шла по покрытому утренней росой лугу вдоль канала и прудов прямо к Охотничьему павильону. Как ей казалось – у нее были такие важные сведения, которые просто не могли ждать.
Глава 7
Другие жертвы
Подходя к Охотничьему павильону, Клер замедлила шаг и оглянулась – на той стороне пруда статуя Актеона, терзаемого псами, отражалась в зеленой спокойной воде, как в зеркале. Клер приглядывалась, даже лорнет свой достала – что-то не так с этой скульптурной группой, что-то странное, а ведь она столько раз рассматривала ее вблизи. И кто воздвиг это подобие статуй парка Казерте и сам Охотничий павильон здесь, в русском дачном поместье?
Большие светлые окна павильона были открыты – Клер решительно шла по тропинке по берегу пруда к дверям. Но внезапно услышала глухие удары и скрип. Она снова остановилась – сам факт, что она, молодая женщина, ранним утром в полном одиночестве без сопровождающих идет к павильону, где остановился мужчина, по сути все еще незнакомец, хотя и спасший ей жизнь и честь… однако все же…
Но Клер никогда не была рабыней условностей. С Байроном она тоже познакомилась сама, сделав первый шаг в ситуации, когда прочие девицы просто выжидали бы и хихикали по углам. К тому же сейчас у нее были такие важные известия!
Но она все же медлила и тихонько заглянула в открытое окно.
Удар! Еще удар!
Охотничий павильон представлял собой обычное парковое сооружение, предназначенное для обедов и ужинов светского общества после веселой охоты в окрестностях. Он состоял из длинного зала с камином, расписанного по штукатурке под античный мрамор, и кухни с печью и очагом, где прислуга готовила господам ту самую дичь, которую они подстрелили на охоте. В зале прежде из мебели находился лишь длинный дубовый стол на двенадцать персон со стульями да старинные клавикорды у окна. Однако сейчас стол был сдвинут к стене. На одном его конце лежали стопкой книги и бумаги, стоял чернильный прибор. У окна помещалась походная складная кровать со свернутым серым солдатским одеялом. А у камина за выцветшими китайскими ширмами – видимо, они сохранились в павильоне с прежнего времени – появилась медная сидячая ванна. На стуле рядом с ширмой была брошена одежда – чистые рубашки и жилет. Слуга графа, тот самый Вольдемар, накрывал на дальнем свободном конце стола утренний чай.
Евграфа Комаровского Клер увидела в центре зала – обнаженный по пояс, он наносил удары кулаками в мешок с песком, подвешенный на веревке к одному из канделябров высокого сводчатого потолка. Клер видела нечто подобное в Лондоне – таким манером тренировались обычно знаменитые английские кулачные бойцы в том виде боев, что были так популярны в порту и в доках на Темзе – это называлось бокс.
С каждым могучим ударом генеральских кулаков мешок с песком раскачивался на веревке, канделябр скрипел, но держался. На спине Комаровского бугрились мышцы. Клер увидела на его теле шрамы – удары шпагой, след от пули на плече и на рельефном торсе большой плохо заживший след ранения.
Денщик Вольдемар, накрывая завтрак для графа, недовольно зудел:
– И долго мы еще здесь пробудем, ваше сиятельство? Право слово, прямо как басурмане на биваке в сей дыре. Это и домом-то нельзя нормальным назвать. Что же это такое? Поселились вы здесь – разве это по вашему положению, по чину вашему, по знатности?
– Отстань ты от меня, надоел. – Евграф Комаровский нанес град ударов по мешку с песком. – Мне здесь нравится.
– Ехали домой мы в
