со хором окаталися.
(Киреевский, IV, стр. 6).
Задрожали полаты белокаменные,
Посыпались стекла хрустальние.
(Гильфердинг, III, стр. 424).
Стары терема повалялися,
Новы терема пошаталися,
Околенки с окошечек посыпались.
(Рыбников, II, стр. 167).
Ср. в «себежских» текстах: «...у полаты небо провалилась, князи и бояры на землю попадали» (наст. изд., № 6); «...у князя Владимера кресла подломилис, и у полаты своды потреслиса, и все богатыри на землю попадали, а ветхие хоромы и совсем повалилис» (наст. изд., № 8) и т. п.
Большинство устных вариантов былины о Соловье-разбойнике заканчиваются казнью Соловья: он нарушает приказ Ильи Муромца свистеть в полсвиста и производит разрушения и другие беды. Илья Муромец убивает Соловья. Только в отдельных и очень редких случаях Соловей остается в живых с обязательством больше не разбойничать (Тихонравов — Миллер, отд. II, № 5 — здесь дети Соловья привозят выкуп; Григорьев, I, № 38). В двух вариантах Соловья заключают в погреб (Рыбников, II, № 127; Соколов — Чичеров, № 55). В «себежских» текстах, как мы видели, судьба Соловья не досказана.
Некоторые былины включают еще концовку о награждении Ильи князем и оставлении у себя на службе, как и в рукописных текстах. Правда, приведенная выше формула награждения, носящая эпический характер («казна не замкнута» и т. д.), в былинах о Соловье не встречается. Но суть награждения та же:
Чем же я теперь буду жаловать?
Бери у меня золотой казны,
Золотой казны несметныя,
Столько бери, сколько надобно,
.............
Бери в награду чин великиий.
(Рыбников, II, стр. 47—48).
В одном из вариантов князь Владимир, после расправы Ильи с Соловьем, сажает богатыря за стол —
За ества за сахарныя,
За напитки за медвеные,
И кормил и поил досыта,
И дарил его подаркамы великима
За услугу за великую.
(Рыбников, II, стр. 484).
5
К каким же выводам можно прийти в результате проведенного сопоставления?
Мы видим, что построение почти всех эпизодов «себежской» краткой редакции находит соответствия, иногда чрезвычайно близкие, в устных вариантах былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике. Многие мотивы и сцены рукописных текстов оказываются достаточно широко известными устной традиции. Компоненты, следы которых в устной традиции отыскать нельзя, единичны. Это прежде всего «Кутузовы села» и вопрос Ильи о казне. О том, что это могло быть в устной традиции, мы уже говорили; не сохранилось же в XIX—XX веках по той причине, по которой не сохранилось и наименование Себежа в его чистом виде: местное приурочение было для среднерусского и северного крестьянства слишком далеким. Судьба же «воровской казны», видимо, вообще мало интересовала народных сказителей, и данный мотив (вопрос Ильи о казне), отраженный в «себежской» редакции, легко мог быть забыт. Конечно, это только предположение, более, как нам кажется, вероятное, чем мысль о личном привнесении автора первоначального текста.
В трех «себежских» текстах победа Ильи Муромца над царевичами изображена «у морской пристани» (наст. изд., №№ 7—9), чего ни в одном из устных вариантов нет. Думаем, что следует согласиться с Л. Н. Майковым, что этот мотив «не принадлежит коренному сказанию, а составляет пример наращения» в процессе жизни текста в рукописной традиции, причем поводом к такому наращению явилось наименование царевичей «заморскими».[48]
Отсутствие казни Соловья, необычное для позднейших вариантов, оправдано тем, что нет и коварного умысла Соловья своим свистом убить Илью Муромца и окружающих. Такой конец мог вполне быть и в том устном варианте, который лег в основу записи. В остальном «себежские» варианты и по общей своей композиции, и по построению отдельных эпизодов очень близко соприкасаются с известной нам по устным записям традицией в разработке былины о Соловье-разбойнике. Основной идейный смысл сюжета — изображение могучего богатыря, совершающего важные для родины и народа подвиги, — полностью сохранен. Илья Муромец, как и в былинах, едет служить князю, не хочет оставаться в Себеже, преодолевает все препятствия на пути. Его не прельщает богатство, предложенное ему в Себеже. Приезд Ильи в Киев и его отношение к князю переданы по-былинному. Он не спрашивает разрешения у привратников, скачет прямо через стену. Он едет «не обсылаючи», шапку не снимает, никому не поручает своего коня. В его приезде чувствуется достоинство, сознание своего права войти к князю незваным. Сразу же назревает конфликт. Князь не верит Илье и довольно резко проявляет свое недовольство: «Что ты, Илья, бредишь?» Ответы Ильи полны достоинства и сознания своей правоты. Правда, конфликт несколько сглажен дальнейшим повествованием — князь с достоинством выдерживает свист Соловья. Таким образом, социальный мотив — противопоставление богатыря князю, так ярко разработанный в ряде устных вариантов XIX—XX веков, выражен здесь слабее, хотя и присутствует традиционный мотив недоверия.
Близки эти тексты к устной традиции и по фразеологии. Она явно былинная: «Гой (ой) еси ты, добрый молодец», «возговорит», «ответ держит», «говорит таково слово», «напущает на силу», «побил всю рать-силу великую», «как именем зовут», «как величают по отечеству», «вынуть ретиво сердце», «едет на двор — не обсылаючи и шапки не снимаючи», «и как будет», «и как едучи» и т. д. В ряде мест, как показало сопоставление, тексты сохранили характерные типические места, повторяющиеся былинные формулы и т. п. В текстах — обилие постоянных эпитетов: «вострая сабля», «крепкий лук», «седло черкасское», «калена стрела», «сильный могучий богатырь», «стремя булатное», «конь добрый», «оконенка хрустальная», «дорога широкая», «ретиво сердце», «ясны очи», «белы груди», «столы дубовые», «ествы сахарные» и т. д.; встречается традиционная былинная синонимия: «рать-сила», «скоро-наскоро». Язык текстов в большинстве случаев народный (правда, с известным налетом книжности в разной степени).
Все это говорит о том, что в основе «себежских» текстов краткой редакции лежит не литературная обработка былинного сюжета, не повесть на былинные мотивы, а прозаический пересказ былины, отразивший стремление точно следовать за композицией, стилем и складом былины в той обработке, которую автор первоначального текста слышал или знал.
Этот прозаический пересказ получил в рукописной традиции своеобразную литературную жизнь.
Наиболее близки к прототипу тексты №№ 1—3, которые имеют заглавие «Повесть». Но ни один из них нельзя считать точно повторяющим прототип, так как в каждом есть особенности, которые в других текстах данной редакции не повторяются. Разночтения, впрочем, не вносят существенных различий. Все эти тексты настолько близки к устной традиции, а вмешательство книжника в них настолько незначительно, что их можно считать пересказами былины, довольно хорошо ее сохраняющими.
Если
