тот проворно увернулся.
— Эй, ты чего? Иди сюда, нам пора.
Я шагнула к зверьку. Рокси попятился.
— Рокси, малыш, нам некогда, — принялась увещевать я некстати заупрямившееся животное. — Иди сюда.
Маленький гад и не подумал подойти. Вместо этого он отступил еще на пару шагов и негромко — можно сказать, шепотом — гавкнул. Это удивило меня больше, чем его неожиданное упрямство. До сих пор от Рокси я слышала только рычание разных тональностей и скулеж, но никакого лая. И что изумило больше всего — как интеллигентно это прозвучало. Это было такое вежливое «Увау». В одном коротком звуке мне послышалось и извинение за доставленные неудобства, и объявление непреклонного желания стоять на своем.
— И что теперь? — спросила я. — Сам пойдешь? Но ты же ничего не видишь и стоишь еле-еле.
Насчет «еле-еле» я сильно преувеличила. Рокси передвигался на удивление уверенно, и только чуть заметная хромота напоминала о недавних переломах
— Или ты здесь решил остаться? — продолжила я бессмысленный во всех отношениях «диалог». — Ты один не выживешь, лучше пойдем с нами. Найдем тебе доктора…
— Хватит, — нервно оборвал меня Лай. — Идем.
— Ладно, ладно, — буркнула я и добавила, обращаясь к Рокси: — Ну и как хочешь.
Стараясь подавить внезапно возникшее чувство горькой обиды на неблагодарное создание — ему жизнь спасли, а он выкобенивается — я догнала Лая, все еще стоявшего в ожидании конца наших нелепых разборок, и проворчала:
— Чего стоишь? Сам же говорил — надо спешить.
Назад я не оборачивалась. Вроде бы животное неразумное, глупо ждать от него благодарности, но все же… на душе было противно и тоскливо. Будто с лучшим другом из-за пустяка насмерть разругалась.
Погруженная в свои раздумья, я не видела ничего вокруг. Когда мимо на большой скорости внезапно пронесся белый меховой комок, я даже не сразу сообразила, что это Рокси. А он, пробежав еще с десяток метров, остановился и повернул ко мне слепую голову.
«Что, съела?» — казалось, говорил весь его вид.
Мне оставалось только глазами хлопать.
«Как это может быть? Он же вчера едва стоял! И он не видит — точно знаю. Может на нюх ориентируется?»
— Радуйся, — сухо заметил Лай. — Тебе больше не придется его нести.
— Ты язвить будешь или дорогу показывать? — не удержалась я.
И мы продолжили путь. Идти без Рокси на руках было гораздо легче, но я, непривычная к походам по густому, болотистому подлеску, все равно выдохлась очень быстро. Уже к полудню — по моим внутренним часам, разумеется, так как небо по-прежнему было сплошь затянуто не то тучами, не то облаками — я готова была убить за возможность отдохнуть. Лай все больше нервничал и не позволял останавливаться. За полдня мы сделали только два коротких привала… считая тот, когда я разбиралась с Рокси.
Вот уж кто чувствовал себя, как рыба в воде. Он без устали носился рядом, то пропадая из виду, то путаясь под ногами. Ни разу он не споткнулся, не врезался во что-нибудь, хотя моя «темная» половина очень на это надеялась.
Еще через пару часов я не выдержала и потребовала устроить привал. Лай сперва отнекивался, но взглянув пару раз мне в глаза, в которых, подозреваю, горела жажда особо жестокого убийства, все-таки уступил.
— Только недолго, — сказал он. — И костер разводить не будем.
«Пофиг на костер! Мне бы посидеть хоть пять минуточек… Нет, лучше десять».
Я со вздохом глубокого облегчения опустилась на ствол поваленного дерева и тут же вскочила. Ствол был сплошь покрыт мхом, который (хотя с первого взгляда и не заметишь) как губка, насквозь пропитался водой. В итоге к моей усталости прибавились сырые штаны, а злость на весь мир достигла критической отметки. Хотелось упасть на землю и забиться в истерике…
Я сделала пару глубоких вдохов, нашла местечко почище и, содрав ногтями вездесущий мох, уселась.
«Хорошо-то как! Все, не встану. Пусть хоть подъемный кран пригонит».
Ноги саднило. Обувка, выданная Лаем, была хороша, но мозолила. По-хорошему, надо бы снять обувь и проверить, но я точно знала, что если сделаю это сейчас, обуться снова себя уже не заставлю. Поэтому я решила оставить все как есть и наслаждалась долгожданными минутами отдыха.
Спутники мои тоже устроились. Лай стянул с плеч рюкзак, пристроил его у ближайшего дерева и сел сверху, прислонившись спиной к стволу. Рокси, поддерживая компанию, уселся подле меня и как настоящая собака вывалил из пасти язык, который оказался странного сине-фиолетового цвета и просто невероятной по собачьим меркам — а я до сих пор никем другим Рокси считать не могла — длины.
Время, выделенное Лаем на отдых, кончилось слишком быстро. Мы снова двинулись в путь.
Единственным примечательным событием того дня стала вечерняя трапеза Лая. Оказывается, накануне я ее пропустила, слишком долго провозившись у ручья.
Итак, разведя костер и вскипятив себе кружку воды, Лай полез в свой мешок и вытащил сверток размером с кирпич. Когда он развернул тряпицу, моим глазам предстала небольшая перламутровая шкатулка поразительно изящной работы. Кажется, я разглядела затейливую резьбу, украшавшую ее бока…
Но самое интересное было дальше. Лай, бросив на меня свирепый взгляд, достал из-за ворота рубашки маленький затейливый ключик на цепочке из белого металла. Не снимая цепочки с шеи, парень вставил ключ в замок и несколько раз повернул — сначала в одну сторону, а потом в другую. Раздался тихий щелчок, и крышка медленно поднялась. Внутри, на искусно вышитой яркими нитками шелковой подушечке, лежала тоненькая веточка какого-то растения. Длиной едва с ладонь, нежного серебристо-зеленого цвета… На ней осталось всего три маленьких листочка, хотя изначально явно было больше. Я во все глаза уставилась на нее. Потом перевела взгляд на Лая.
«Что он собирается с ней делать? Неужели наркоман?» — была первая мысль.
— Что ты…
Но Лай счел ниже своего достоинства что-либо объяснять. Он бережно оторвал от одного листочка половину и бросил в свою чашку. Потом сразу же закрыл шкатулку и убрал ее обратно в мешок.
Пока я терялась в догадках, парень сгорбился над своей посудиной и ждал, пока листик заварится. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем Лай, с непередаваемым выражением тоски и муки на лице, стал медленно пить получившийся настой, смакуя каждый глоточек.
Когда чашка опустела, парень тяжело вздохнул и выудил со дна тот несчастный листик. После пребывания в горячей воде он поменял цвет с нежного серебристо-зеленого на тусклый серый и стал почти прозрачным. Однако Лая это не смутило. Он сунул листик в рот и принялся медленно жевать.
— Что
