вернулась с двумя детьми, мальчиком лет семи-восьми и девочкой не старше двенадцати. Уточнять, чьи это дети, не требовалось. Между тем загремели выкаченные в зал металлические тележки со столовыми приборами и наполненными тарелками, и Дуган с Салливаном волей-неволей отвлеклись от попыток прожечь взглядами противника по словесной баталии. За время трапезы и при детях они больше к щекотливому этому моменту не возвращались и спорную тему не поднимали, а Дуган вовсе уткнулся в тарелку и ни с кем не заговаривал. От Виктора я узнала, что, несмотря на плачевный внешний вид и лихорадочное бормотание, жить Костас будет и если вдруг от чего в ближайшее время и помрёт, то вряд ли от полученных травм.
Хорошо это или не очень, я для себя не решила. Да и как мне, Варваре, относиться к нему после всего увиденного в воспоминаниях.
* * *
Утром разбудил протяжный, въедливый зов гонга.
Несмотря на кочевой образ жизни и отсутствие множества ограничений жизни оседлой, ежедневное бытие ветреных подчинялось своему расписанию. Они в определённое время ложились и вставали, останавливались на ночлег и трогались в путь. У каждого в племени была своя роль и свой список задач, обязательных к выполнению, — кроме маленьких детей, больных и немощных. Кто-то работал в столовой — готовил, развозил тележки, мыл посуду, — кто-то занимался уборкой, кто-то отвечал за все виды припасов, кто-то осуществлял техническое обслуживание паровоза. Кто-то шил, кто-то приглядывал за малышами, кто-то учил детей старшего возраста. Некоторые обязанности исполнялись по очереди, некоторые перераспределялись в зависимости от возможностей и желаний человека.
Выделенные нам с Дуганом закутки для ночёвки и впрямь походили на закутки, разделённые тонкими деревянными перегородками, куда помещался лишь узкий топчан, откидной столик да трёхногая табуретка. Удобства общественные, то есть одна большая ванная на четверть вагона.
Впрочем, теснота и общая ванная заботили меня мало.
Несостоявшееся свидание с Люсьеном во сне расстроило куда сильнее.
Не могла же я его не заметить или не запомнить?
Наверное, нет. Хотя что я знала о том, как и почему работает эта способность амодара?
Дуган с утра выглядел мрачнее, чем накануне, косился на всех с неистребимым подозрением закоренелого параноика, твёрдо уверенного, что каждый что-то против него да замыслил, даже во-он тот чахлый кустик. Со мной поздоровался сквозь зубы и держался рядом скорее потому, что мы оба чужаки в племени и я, как-никак, носительница тела его дочери, а не потому, что внезапно проникся ко мне добрыми чувствами.
Мы позавтракали вместе со всеми в столовой и, пока в поезде и вне его шла подготовка к отправлению, я навестила Костаса. Возлюбленный Феодоры крепко спал, не потревоженный ни гонгом, ни шумом общей суеты, и казался уже не таким бледным и измученным. Бдеть подле него в ожидании, когда мужчина проснётся, я не собиралась и, убедившись, что Костас не намерен в обозримом будущем дуба давать, покинула лазарет.
Вскоре поезд тронулся в путь.
Ехал весь день напролёт и остановился, только когда сумерки начали опускаться на степь. Пейзаж за окном заметно не поменялся, каким был утром при отправлении, таким и остался к вечеру, всё то же неровное зелёное и охряное полотно, разбавленное белёсыми лентами ковыля, тянущееся во все стороны, покуда хватало глаз. Выше небо, то безоблачное, то прячущееся за набегающей мгновенно мглистой пеленой, да парящие в выси птицы. Другой живности я не приметила, всякие суслики и прочие грызуны наверняка попрятались, зверьё покрупнее, хищники и жвачные, тоже держались подальше от огромной грохочущей железяки на колёсах.
Первую половину дня я проторчала в зале собраний в компании насупленного Дугана, нахохлившегося, что мокрый воробей на ветке. Поди, уже не раз проклял тот день, когда сел за баранку этого пылесоса… пардон, то есть связался с оголтелой попаданкой, не иначе как по страшному недоразумению застрявшей в теле его дочери. Сидел бы сейчас дома в Исттерском домене, в тепле и уюте, кофий попивал бы да делами своими занимался, а не болтался со мной в экзотическом поезде, мчащемся по бескрайнему перепутью.
Во второй половине дня отсиживать зад на жёсткой скамье и вариться в котле собственных невесёлых размышлений мне надоело, и я отправилась донимать Шойда, продолжающего выполнять функцию охранника при незваных гостях. Когда ещё представится возможность разузнать побольше об этих перепутьях, тем более из уст людей, тут родившихся и выросших? Надеюсь, парень не вообразит, что я шпионка… да и секретные сведения, буде таковые, меня не волновали. Зато от информации общего характера я не отказалась бы. Мало ли, вдруг придётся на перепутье какое мигрировать в случае, если не выйдет из меня адары в законе?
Поначалу Шойд отвечал на вопросы уклончиво, кратко, явно заподозрив, что не может чужеземка интересоваться местной географией и историей просто так, без задних мыслей. Но постепенно понял, что не настолько сведения эти ценны, чтобы представлять угрозу для обитателей поезда.
Даже сами ветреные не знали в точности, сколько всего племён бродит по перепутьям. Количество их менялось, малочисленная группа могла примкнуть к коммуне побольше и наоборот, одно племя делилось на два. Количество людей внутри каждой группы также колебалось от двух-трёх поколений пары семей до населения целого городка. Периодически племена пересекались: для временного объединения, если в том была нужда, взаимопомощи, обмена всем от продуктов до информации и знакомства молодых. В другое племя уходили не только девушки, но и юноши — у ветреных не сложилось понятия, что в новую семью должна отправляться сугубо женщина. Встречалось и многомужество, и многожёнство, однако без фанатизма. Кочевая жизнь в здешних условия не предполагала содержания большого гарема, да и в самой многочисленной группе все всех знали, утаить что-либо на долгий срок невозможно, и проще взять вторую жену, чем заводить любовницу. К тому же в племенах походы налево при здравствующей супруге категорически не одобрялись.
Железные общаги на колёсах оказались изобретением недавним, пусть и появившимся раньше механизированных самоходок в доменах. В прежние времена ветреные передвигались по старинке, в повозках и верхом, да и по сей день оставались племена, лишённые металлической крыши над головой. Пришли нововведения с севера, где некий оседлый обитатель перепутья додумался изобрести прародителя нынешнего паровоза. В детали сего события Шойд не вдавался, то ли счёл, что информация эта не для ушей жительницы домена, то ли сам не знал всего. Равно как обошёл вниманием, как и с чьей помощью прототип модифицировался в локомотив, что теперь тянул три огромных вагона, кто и где их собирал и почему в доменах поезда так
