к ближнему своему.
— Это еще почему? — искренне удивилась Ирина.
— Да потому что хозяйка этих гусей — бабка Матрена, родная сестра отца Климента, — ответил Олег. — И все местные жители знают, что уже много лет они враждуют. Бабка Матрена — ярая атеистка, в недалеком прошлом она возглавляла поселковую ячейку коммунистической партии, и потому не может простить своему младшему брату его религиозности. А он осуждает ее атеизм. Что называется, нашла коса на камень. А гуси словно прознали про эту вражду и всячески досаждают отцу Клименту. С недавнего времени они оккупировали церковную паперть, будто желая угодить своей хозяйке.
— А я слышала, что гуси спасли Рим, — блеснула эрудицией Ирина. — Не помню, правда, при каких обстоятельствах.
— Это случилось в четвертом веке до нашей эры, когда галлы, как называли в то время дикие кельтские племена, воевали с римлянами, — по глубоко укоренившейся в нем привычке школьного учителя истории все пояснять, заметил Олег. — Под покровом ночи галлы напали на спящих римлян, рассчитывая перебить их. Но тех разбудили гуси, начавшие громко гоготать. Римские солдаты проснулись и смогли дать отпор варварам. — Он подумал и добавил, словно это было важно: — Если быть точным, то это случилось в триста девяностом году до Рождества Христова.
Марина, знавшая слабость мужа и охотно прощавшая ее, улыбнулась ему и сказала:
— Но отец Климент считает, что храм в Куличках требуется спасать от гусей.
— Думаю, что отец Климент давно бы уже открутил им головы, если бы не опасался, что его сестра не переживет гибели своих питомцев, — произнес Олег. — Такая вот история.
— Но особую пикантность ей придают слухи, что бабка Матрена сама приучила гусей каждый день приходить на церковную паперть, чтобы позлить отца Климента, — сказала Марина, смеясь одними глазами. — Однако лично я уверена, что это наговор. Матрена Степановна на такое не способна. Кому, как не мне, знать это. До замужества я много лет снимала у нее комнату. Это очень добрая и славная женщина, которая ни при каких обстоятельствах не будет прятать камень за пазухой или мстить исподтишка.
— Мощная старуха, — одобрительно кивнул Олег. — Мне она напоминает престарелого богатыря, который сменил кольчугу на домашнюю одежду, а меч — на орало. Но при этом с ностальгией вспоминает о своих былых подвигах, а при случае может даже совершить новые. Ведь кольчугу и меч она наверняка не выбросила, а хранит в кладовке.
— Как тебе не стыдно, милый, — мягко укорила мужа Марина. — Ведь ты же знаешь, что я люблю Матрену Степановну.
— И я тоже, как и все, что любишь ты, — заверил жену Олег, примиряюще целуя ее. — И, кстати, раз уж мы заговорили о бабке Матрене. Мне кажется, что она с удовольствием сдаст вам комнату, Ирина Владимировна, если вы решите задержаться в Куличках. Ту самую, где в девичестве жила моя любимая женушка.
— Прекрасная мысль, — радостно воскликнула Марина. — И как она мне самой не пришла в голову? После моего ухода Матрена Степановна, мне кажется, затосковала, живя одна в своем доме.
Но Ирину это предложение не обрадовало. Она рассчитывала на то, что ей предложат пожить в Усадьбе волхва, по крайней мере, первое время. Здесь ей было бы, несомненно, намного комфортнее, чем в простом деревенском доме. Ирина не сумела скрыть своего огорчения. И это заметила Марина. Ей стало неловко за свои слова, которые при желании можно было истолковать по-разному, и она поспешила успокоить гостью.
— Только вы не подумайте, Ирина, что мы вас гоним из нашего дома. Во всяком случае, эту ночь вы проведете под этим кровом. А наутро я провожу вас к Матрене Степановне. И вы сами решите, подходит ли вам это.
Ирина сразу повеселела. Ведь она могла сказать, что комната в доме бабки Матрены ей не понравилась, и тогда гостеприимным хозяевам Усадьбы волхва волей неволей придется приютить ее на более долгий срок, чем одна ночь. «В самом деле, не прогонят же они меня», — подумала Ирина. — «Не такие они люди». Но констатация этого факта вызвала у нее не восхищение, а скорее презрение. Сама она с легкостью выставила бы за порог любого, кто заявился бы к ней в дом незваным-непрошеным и попросился на ночлег, будь даже на дворе ночь и лютая зима.
— На том и порешим, — сказал Олег. И обратился к жене: — Не пора ли ужинать, милая? А то от этого чая и сушек только аппетит разыгрывается. Я ведь не Тимофей. Думаю, что и Ирина Владимировна не откажется, как это говорили в старину, разделить с нами трапезу.
— Если честно, то умираю от голода, — призналась Ирина. — Вы что-то говорили о деревенской еде, от которой можно язык проглотить. Надеюсь, это не поэтическое преувеличение?
— Сейчас я накрою на стол, и вы сами сможете убедиться, что мой муж никогда не обманывает, — сказала, вставая из-за стола, Марина.
И только сейчас Ирина заметила, что женщина беременна. Чуть округлый животик Марины, ненароком проступивший под просторным домотканым платьем, выдал ее. Но Ирина промолчала, решив, что если хозяева Усадьбы волхва не говорят ей об этом, то лучше сделать вид, что она ничего не видит.
Вскоре стол ломился от яств, по-другому Ирина не могла сказать. Свежеиспеченный хлеб соперничал с мягкими сдобными лепешками на меду, нарезанный тонкими ломтями благоухающий свиной окорок радовал глаз и обоняние. От миски с отварным картофелем с растекающимся по нему куском желтого масла поднимался густой пар. Густая сметана, в которую была воткнута ложка, белоснежный рассыпчатый творог, соленые и маринованные грибы, хрустящие огурчики — всего этого было в изобилии, и каждое блюдо вызывало аппетит одним своим видом.
— Не хватает только запеченного поросенка с яблоком во рту, — сказал, улыбаясь, Олег. — Помню, меня угощал таким Тимофей при нашей первой встрече. В этом доме, на этой самой кухне. Я тогда еще спросил его, где он прячет скатерть-самобранку, а старик сослался на Михайло. Якобы тот принес, узнав от Гаврана, что в доме нет ни крошки съестного. А до этого у меня почти сутки во рту маковой росинки не было. Можете себе представить, что осталось от поросенка, когда я закончил трапезничать. Даже яблоко было надкушено…
Ирина посмеялась вместе с хозяевами Усадьбы волхва, для которых это были приятные воспоминания. Они явно понимали друг друга с полуслова и даже взгляда, которыми часто обменивались поверх головы Ирины. И это сильно раздражало ее. Она чувствовала себя чужой здесь, никому не нужной. И ей все претило — и радушие хозяев, и их явная влюбленность, и чистота их помыслов, и
