пройдемся, — сказал я. — Можно зайти в дежурку, а потом я приглашу тебя где-нибудь поужинать, годится?
— Как хочешь.
Я сказал Мирне, что вернусь поздно, и мы вышли как ни в чем не бывало.
* * *
Потом, чуть позже, как неизбежно происходит смена времен года, возобновились бои. Они, собственно, никогда и не прекращались, но без видимой причины ужесточились, и мне снова пришлось занять наблюдательную позицию на передовой, потому что понадобились все имеющиеся в распоряжении мужчины. Я то и дело стоял в карауле и в среднем возвращался домой через день. В этот раз задействовано было много артиллерии, танков и пушек, и как только предпринималась атака, мы несли ужасные потери. Снаряды — жуткая штуковина. Против них ничего не сделаешь, они прилетают ниоткуда, и в две минуты от взвода ни хрена не остается. Однажды я лежал в своем укрытии и увидел, как группа наших ребят атакует мощно защищенную позицию; ровно посреди широкой улицы сначала их пригнул к земле пулемет, а затем накрыло снарядом большого калибра, минимум сто двадцать. Всех разорвало на куски. В начале лета стало сильно припекать, и все эти трупы, ошметки тел разлагались и плавились на жаре, отравляя воздух и иногда напоминая, как только менялся ветер, что скоро придет ваша очередь гнить. Никого нельзя было подобрать: во-первых, потому что рискованно, и, во-вторых, потому что не хватало времени. А поскольку стреляли даже в тех, кто оказывал первую помощь, Красный Крест выжидал, пока объявят перемирие хоть на пару часов и договорятся о том, чтобы вынести трупы и раненых. Нам приходилось по возможности самим переносить тех, кто мог передвигаться; нередко мы наблюдали, как подстреленные со стонами пытались ползти — до тех пор, пока их не приканчивали выстрелом и они не замолкали.
В одну из таких коротких передышек после очень тяжелого боя мы добыли трех пленных. Везде лежали трупы и раненые, за которыми с той стороны приехала машина Красного Креста. Они заметили двоих легкораненых и увели; все это я видел в бинокль. Потом они пришли за третьим, который выглядел хуже, и собрались было положить его в машину скорой помощи, как возобновилась бомбардировка — бум! — и снаряд упал в нескольких метрах от них. Потом еще один. Они оказались в эпицентре ада; я видел, как они запаниковали: вернуться назад нельзя, повсюду рвутся снаряды, и тогда они решили двигаться вперед, прямо к нам. Я спустился со своей позиции, вычислил траекторию перехвата и побежал наперерез, крича Заку, чтобы он меня догонял. Скорая помощь вырулила ровно в тот момент, когда мы прибежали; мы встали посреди улицы, стреляя в воздух, чтобы они остановились. Они открыли окно и крикнули: «Красный Крест! Вы что, не видите, что это скорая помощь?» Я ответил, что вижу, что сам он может уходить, но пусть раненые останутся здесь. Он промолчал — видимо, задумался, откуда я узнал о раненых, которых он вез. Тут другой санитар открыл дверцу, вышел и начал гнать, что за безобразие, какого черта, у нас трое раненых, мы вам их не отдадим, это скорая помощь.
— Выходите все.
И я выстрелил в воздух, чтобы он понял, что мы не шутим.
Все три санитара вышли, мы их выстроили вдоль стены, руки за голову. Зак меня прикрывал, я распахнул задние дверцы, внутри — пара носилок и одно кресло, в котором сидел солдат.
— Выходи без разговоров, — сказал я.
— Не могу, у меня нога сломана.
— Тогда выползай, или сейчас получишь, — сказал Зак.
Солдат попробовал встать с кресла и упал плашмя на асфальт, крича от боли. Нога у него была вся в крови и как-то непристойно вывернута. Зак запрыгнул в машину — взглянуть на тех, кто лежал на носилках.
— Один в несознанке, — сказал он.
— Значит, выводи другого.
— Эй, придурок, сказано тебе, поднимайся.
— Не могу, не могу, у меня пуля в колене.
Я распахнул заднюю дверцу и потянул за рукоятки, чтобы можно было выкатить носилки. Зак снял их с тормозов и вытолкнул на улицу, они покатились; тот, у кого застряла пуля в колене, принялся вопить, а тот, что полз со сломанной ногой, еле успел увернуться.
— Проваливайте отсюда, — кивнул я санитарам.
— Это недопустимо, мы из Красного Креста, и…
— Проваливайте, — повторил Зак.
— А носилки? — спросил водитель.
— Можем прямо сейчас их тебе вернуть, — сказал Зак.
Он подошел к тому, кто был без сознания, и выстрелил ему в голову.
— Давай, эти можешь забрать.
Санитары уже больше ничего не говорили, они забрали труп и ушли дожидаться следующего перемирия, чтобы вернуться к себе.
Оба пленных дрожали от страха, что их прикончат; тому, кто полз, удалось продвинуться на несколько метров. Мы докатили до него носилки и загрузили на них обоих. Потом привязали ремнями. Им было лет по восемнадцать, совсем молоденькие. Они плакали. А мы веселились: добыча попалась знатная, прикольно было толкать стонущую тележку. А те орали от боли, потому что мы не обращали внимания на выбоины в асфальте, а их ноги тряслись и стукались о носилки. Зак затыкал им глотку, раздавая мощные тумаки, и они замирали от ужаса и бессильной ярости. Так мы их весело докатили до поста, где какой-нибудь офицер мог бы их допросить. Офицер взглянул на привязанных ремнями к носилкам, пнул одну из свесившихся ног, послушал, как кричит раненый, и с глубочайшим презрением произнес:
— Оставьте их себе. Отведите вниз, выбейте из них расположение пулеметов в их секторе и каковы их планы на ближайшие дни.
И ушел. История с пулеметами была полной чушью, потому что мы отлично знали, где они стояли. И тем более с планами, потому что наверняка эти бедняги понятия ни о чем не имели. Мы спустились в подвал через автостоянку. Внизу мы надели на них наручники, которые пристегнули к подъемному блоку. Комнатой для допроса стал просторный оснащенный гараж под домом; там было все необходимое, чтобы заставить пленного заговорить, даже старая электролебедка. Оба парня клацали зубами, а когда их начали поднимать, один описался, а второй потерял сознание. Когда их подняли на десять сантиметров над землей и наручники врезались в вывернутые запястья, я начал задавать вопросы:
— Где ваши пулеметы?
Тот, что с коленом, зарыдал:
— Я все расскажу, все, только опустите меня…
Он был смешон, ревел как ребенок, его форма промокла насквозь, кровь сочилась из ноги.
Зак нанес ему серию прямых ударов в живот, пленный болтался, как боксерская груша.
— Где ваши пулеметы? — повторил я.
— У нас в
