пыхтел пузатый металлический чайник, когда-то он свистел и потому получил прозвище «Боцман». Свистка в чайнике уже не было, но на кончике носика сохранился большой блестящий шарик, придающий «Боцману» сходство с завсегдатаями пивных баров.
— Тима, детка, — попросила Зинаида Васильевна, — помоги мне принести чашки из серванта. Ну, те, японские, которые Клара подарила.
Тимур вышел в гостиную, которую в поселке принято было называть «залой», встал перед сервантом, но чашек вынимать не стал, пока вслед за ним в комнате не появилась Зинаида Васильевна.
— Ну, что же ты! Я уже и пирог на стол поставила, и чай зеленый заварила. Доставай скорее чашки!
— Сами доставайте! — каким-то грубым чужим голосом ответил Тимур, круто развернулся и, едва не опрокинув стоящий на пути стул, ушел в свою комнату.
Всю эту сцену, стоя в дверях гостиной, молча наблюдал Михаил Петрович.
— Что это с ним? — увидев мужа, недоуменно спросила Зинаида Васильевна.
— Давай помогу, — избегая ответа, предложил он, притянул к себе жену и нежно поцеловал ее в щеку.
Глаза Михаила Петровича, сохраняющие редкую для его возраста яркую голубизну, были печальны.
В кухню Тимка не вернулся, да его и не звали.
Он лег на кровать и, наверное, заревел бы от всего непонятного, что происходило внутри него. Но его сдерживал страх, что кто-то может зайти в комнату и увидеть, будто он ведет себя, как девчонка.
Три самых родных человека были совсем близко, но впервые он чувствовал себя таким одиноким. Тимка уткнулся лицом в диванную подушку, которая хранила еще запах Руны, и зашмыгал носом.
Нет, никогда-никогда он не сможет открыться папе-Мише в том, что так позорно предал его, пусть только в мыслях. Ах, если бы, как раньше, могла рядом с ним лечь Руна и, тихонько скуля, принялась бы лизать его щеки шершавым языком.
Зачем, зачем приехал этот Трубников?! И эти его приятели или кто там они такие! Сидят, пьют чай со своим благородным воспитанием, дезодорантами и начищенными ботиночками! Спасли бедных деток от плохих парней, но, конечно же, это для них так нормально, что и вспоминать не приходится. Только «бедные детки» сами бы во всем разобрались, а теперь фиг с два получат они мяч! Объясняйся теперь с директором!
Думал об этом, а внутри все кричало:
«Приехал чай попить!
Даже по имени меня не назвал!
Трубников Антон Семенович!
И пусть! И пусть!
Мне он тоже не нужен!
Паспорт буду получать — не возьму его фамилию!
Дурацкую такую!
Труба! Труба! Дело — труба!
Сколько дрался из-за прозвищ!
То — «Труба», то — «Маринеска»!
Имя тоже поменяю! Напишу Тимофей!
Нет! Не это! Кошачье какое-то!
В «Кадетах»* был Трофимов… «Трофим»…
«Кадет — на палочку надет»!
И это не подходит!»
Тут Тимка прислушался. С улицы послышался звук отъезжающей машины. Он вскочил! Замер посреди комнаты!
«Неужели все уехали?! И Он?!»
Тимка вышел в гостиную.
И тут дверь из кухни открылась, и на пороге появился сам Трубников.
Он был очень бледным, худым, с серыми от седины волосами, и Он грустно улыбался.
— Ну что, поздороваемся, сынок?
Тимка, растерялся от неожиданности, сглотнул и спросил после паузы:
— Я думал, Вы уехали. А Вы это… остались.
— Как видишь, — усмехнулся отец. — Голова болит? Давай посмотрю.
Тимка сделал шаг назад.
— Не надо! Со мной все в порядке.
Отец вздохнул:
— Значит, опять будешь вести себя со мной, как партизан на допросе.
Подошел к дивану, сел.
— Смотри сюда!
Тимка повернулся к нему лицом. В руках у отца был будильник, похоже, целый и невредимый.
— Батарейки есть?
— В плеере.
— Давай их сюда, и отнесешь будильник на место. У него только крышечка потерялась, которая батарейки придерживает. А так вроде все цело.
— Держи, — протянул будильник сыну. — Так не болит, говоришь, голова?
— Немного. Там просто шишка небольшая.
Отец притянул сына к себе, усадил рядом на диване и, уже не спрашивая разрешения, осторожно раздвинул длинными пальцами крутые завитки темных Тимкиных волос.
— Единорог!
Улыбнулся.
— Ну, отдыхай.
Поднялся и вышел.
Тимка подождал немного, потом прошмыгнул в кухню.
— Зина!
— Что тебе? Грубиян такой! — в сердцах сказала Зинаида Васильевна, шинкуя капусту на толстой буковой доске, вырезанной мужем в виде орехового листа. — Проголодался?
Тимка обнял ее сзади за талию, прижался щекой к завязке на фартуке.
— Я твой будильник сегодня без разрешения взял и думал, что потерял возле школы. А Трубников нашел. Не сердись, ладно?
— Что еще за «Трубников»?! Ты хоть бы раз папой его назвал! Вот кому сердиться на тебя надо. И фартук мой оставь в покое! Вспомнил детство!
Не смей, я говорю, тесемки развязывать!
— А где папа-Миша?
— С отцом твоим в беседке разговаривают. Мишка, по-моему, вторую пачку «Беломора» курит. Видишь, какой дым идет? Дождется, что пожарники приедут!
— А Он долго у нас пробудет?
— Не говорил.
Тимур вытянул шею и стал протискивать голову под рукой у Зинаиды Васильевны, пытаясь ухватить губами капусту.
— Тимка! Не смей! Щекотно же! Ну, просто теленок, а не ребенок! Иди, займись делом!
— А у него много вещей?
— Так я и поверю, что ты сам этого не знаешь!
— Я только с сумкой его видел. Спортивной.
— Ну, так и есть.
Тимка подумал «значит, ненадолго», вздохнул и сам не понял отчего: то ли обрадовался, то ли огорчился. Похоже всего понемногу.
— Ладно, — ответил он примирительно, — не буду тебе мешать. Только ты в борщ много капусты не клади!
— Господи, ты же не ел с утра. Вон Миша тебе
