Президент и Николс обменялись понимающими взглядами. Затем президент посмотрел на Джордана.
— Я считаю, что адмирал Сэндекер и его морские инженеры из НУМА лучше подготовлены для глубоководных операций. Я поручаю вам, Рэй, ознакомить его с ситуацией.
— Разрешите мне не согласиться с вами, господин президент. Мы можем надежнее обеспечить секретность операций, имея дело с ВМФ.
Президент лукаво посмотрел на Джордана.
— Я понимаю вашу озабоченность. Но прошу поверить мне. НУМА — Национальное агентство подводных и морских исследований — способно справиться с этим заданием, не допустив при этом утечки информации.
Джордан поднялся с диванчика, профессионально раздраженный тем, что президент знал нечто ему неизвестное. Он мысленно дал себе зарок выяснить, в чем тут дело, при первой возможности.
— Если Дейл предупредит адмирала, я немедленно направляюсь к нему.
Президент протянул ему руку.
— Спасибо, Рэй. Вы и ваши люди сделали превосходную работу за такое короткое время.
Николс сопровождал Джордана, когда тот покинул Овальный кабинет, направляясь к зданию НУМА. Как только они оказались в холле, Николс тихо спросил Джордана:
— Строго между нами, кто, по вашему мнению, стоит за попыткой нелегально провезти бомбу в нашу страну?
— Мы будем знать ответ на этот вопрос в течение следующих двадцати четырех часов. Самый важный вопрос, тот, что чертовски беспокоит меня, это почему и для чего.
Глава 7
Воздух внутри подводного аппарата стал душным и влажным. Капли конденсата стекали по стенкам сферы, и концентрация углекислого газа приближалась к смертельной. Никто не шевелился, и они редко разговаривали друг с другом, чтобы экономить воздух. После одиннадцати с половиной часов после разрушения сферы с кислородными приборами их аварийный запас кислорода был почти полностью израсходован, а те скудные резервы электрической мощности, которые еще сохранились в аварийных аккумуляторах, уже не могли обеспечивать работу прибора, поглощающего углекислый газ.
Страх и ужас понемногу уступили место покорности судьбе. За исключением того, что каждые пятнадцать минут Планкетт ненадолго включал освещение, чтобы прочесть показания приборов системы жизнеобеспечения, они тихо сидели в темноте, каждый погруженный в собственные мысли.
Планкетт сосредоточился на слежении за приборами и возился со своим оборудованием, отказываясь поверить, что его любимый аппарат может отказаться подчиняться его командам. Салазар сидел как статуя, поникнув в своем кресле. Он казался замкнувшимся в себе и едва сознавал происходящее. Хотя лишь минуты отделяли его от впадения в окончательный ступор, он не мог представить себе того, что неизбежно должно последовать дальше. Ему хотелось умереть и покончить со всем этим.
Стаси вызывала в своем воображении фантазии детства, притворяясь, что она находится в другом месте и в другое время. Ее прошлое проходило перед ней потоком образов. Как она играет на улице в бейсбол со своими братьями, катается на своем новеньком велосипеде, подаренном ей на Рождество, идет на свой первый школьный бал с парнем, который ей не нравился, но который был единственным, кто ее пригласил. Она почти слышала мелодии, раздававшиеся в бальном зале отеля. Она забыла название группы музыкантов, но помнила сами песни. Одна из них, «Мы можем никогда вновь не пройти этой дорогой» Силса и Крофтса, была ее любимой песней. Она закрыла глаза и представила себе, что она танцует с Робертом Редфордом.
Она покачивала головой в такт воображаемой музыке. Что-то тут было не так. Песня, звучавшая в ее мозгу, была не из середины семидесятых. Она скорее походила на старую джазовую мелодию, чем на рок-музыку ее молодости.
Она очнулась, открыла глаза и увидела только черный мрак.
— Они играют не ту музыку, — пробормотала она.
Планкетт включил свет.
— Что это было?
Даже Салазар непонимающе поднял глаза и прошептал:
— У нее галлюцинации.
— Они должны были играть «Мы можем никогда вновь не пройти этой дорогой», но это какая-то другая мелодия.
Планкетт посмотрел на Стаси. Его лицо смягчилось от печали и сочувствия.
— Да, я тоже это слышу.
— Нет, нет, — запротестовала она. — Это не та музыка. Песня другая.
— Как скажешь, — ответил ей Салазар, задыхаясь. Его легкие разрывались от боли в попытках уловить из спертого воздуха как можно больше кислорода. Он ухватил Планкетта за руку. — Ради Бога, парень. Отключи системы и покончи с этим. Разве ты не видишь, что она мучается; мы все мучаемся.
Грудь Планкетта тоже болела. Он прекрасно знал, что не было смысла продлевать их страдания, но он не мог отбросить в сторону первобытное стремление цепляться за жизнь до последнего вздоха.
— Мы переживем это, — сказал он уверенным тоном. — Возможно, другой глубоководный аппарат был доставлен самолетом на «Неукротимый».
Салазар глядел на него потускневшим взором, его сознание едва держалось за тонкую ниточку реальности.
— Ты сходишь с ума. На семь тысяч километров вокруг нет другого глубоководного аппарата. И даже если его доставили и «Неукротимый» все еще на плаву, им понадобится еще восемь часов, чтобы осуществить погружение и встречу с нами.
— Я не могу спорить с тобой. Никто из нас не хочет остаться навек в затерянной могиле на дне океана. Но я не могу отказаться от надежды.
— Сумасшествие, — повторил Салазар. Он наклонился вперед в своем кресле и качал головой из стороны в сторону, словно стараясь стряхнуть с себя все усиливающуюся боль. Он выглядел так, как будто с каждой проходящей минутой старел на год.
— Разве ты не слышишь? — пробормотала Стаси низким, хриплым голосом. — Они приближаются.
— Она тоже сошла с ума, — прохрипел Салазар.
Планкетт поднял руку.
— Тихо! Я тоже это слышу. Где-то снаружи действительно что-то есть.
Салазар не ответил ничего. Он уже слишком далеко ушел от всего, что творилось вокруг, чтобы думать или говорить последовательно. Обруч нестерпимой боля все туже сжимался вокруг его груди. Жажда воздуха заглушила все его мысли, кроме одной: он сидел здесь и хотел, чтобы смерть пришла скорее.
Стаси и Планкетт вдвоем вперились глазами во мрак, окружающий сферу. Уродливое животное с крысиным хвостом проплыло в облачке рассеянного света, источаемого изнутри «Олд Герт». У него не было глаз, но оно описало круг около сферы, держась от нее на расстоянии двух сантиметров, прежде чем отправиться по своим делам, которые у него были здесь, в глубинах.
Внезапно вода замерцала. Что-то двигалось к ним издали, что-то огромное. Затем странное голубоватое сияние проступило из темноты, сопровождаемое голосами, поющими слова, слишком искаженные водой, чтобы их можно было разобрать.
