По признаниям многих, Рон каждый день обрушивал на своих ошеломленных сотрудников настоящий шквал идей. Они все появлялись и появлялись, а путей решения недоставало. Продвижение вперед происходило случайно; процесс работы напоминал поведение пылинок в горячем воздухе. Как только Рон уезжал в родную Шотландию, в Калтехе, так сказать, закручивались гайки, но стоило ему вернуться, как они стремительно откручивались обратно. Что же касается шотландской команды Рона, то в его отсутствие она проводила собственные успешные эксперименты, прекрасно при этом осознавая, что Рон, стоит только ему появиться, обратит все вспять.
Чтобы работа над проектом не тормозилась, пока Рон в очередной раз проводит несколько месяцев в Шотландии, в 1980 году в Калтех взяли Стэнли Уиткомба – на должность младшего преподавателя. Ему было поручено контролировать проектирование и строительство лаборатории, вплотную примыкавшей к технологическому отделу и даже перекрывавшей доступ солнечного света в некоторые из его помещений. Кроме того, Стэн обеспечивал проведение экспертиз и выполнял обязанности консультанта, понимая, насколько ювелирная это работа – создание интерферометра, – и потому выбирая зачастую интуитивный подход. (Рай характеризует его следующим образом: “Стэн надежен как скала. Потрясающий парень. И умен как черт”.) Пока Рон фонтанировал идеями, Стэн изо дня в день управлял всей командой. И в 1983 году эта команда соорудила установку, создала вакуум и настроила лазер и зеркала для рабочего прототипа. К тому времени уже была проверена эффективность придуманной Древером конструкции, протестирована стабильность работы лазера, проведена оценка уровня чувствительности детектора. Рон прикидывал, могут ли они рассчитывать на регистрацию гравитационных волн, Стэн же все это время выступал в роли агностика. Безграничный оптимизм Рона, возможно, объяснялся царившей в начале 1980-х годов атмосферой всеобщей эйфории: тогда считалось, что источники гравитационных волн имеются в изобилии и небо полнится их грохотом. Но если их даже и множество, они точно не громкие. (Кип, впрочем, уверяет меня, что слухи о царившем тогда “безудержном оптимизме” – если, во всяком случае, вести речь о физиках-теоретиках – сильно преувеличены. В доказательство он ссылается на собственную статью 1980 года в журнале Reviews of Modern Physics, где хоть и сказано, что законы физики не запрещают существование мощных источников, но также подчеркивается, что астрофизика считает гравитационные волны куда более тихими. По амплитуде они близки к нынешней цели детектора LIGO: характерный сигнал – около одной миллиардной доли триллионной части длины плеча интерферометра.)
Рон спроектировал установку во время одиннадцатичасового перелета между Глазго и Калифорнией. Испещрив страницы блокнотов подробными чертежами, он придумал несколько изящных трюков, реализованных затем Стэном Уиткомбом в Калтехе и его шотландским “дублером” Джимом Хафом в Глазго. Пока Рон отсутствовал, Стэн двигал проект вперед в Калтехе, а Джим – в Шотландии. Рон признает, что, наверное, обеим его группам приходилось нелегко.
Интерферометры оказались более шумными, чем ожидалось, и для решения проблемы отыскали несколько оригинальных путей, среди которых были и сейсмоизоляция, и стабилизация параметров работы лазера. В идеале одна установка должна была “опережать” вторую, чтобы как можно лучше использовать научно-исследовательские разработки, устранять выявленные на другой модели недостатки и оптимальным образом распределять нагрузку между странами. Однако установки оказались почти идентичными, разве что Глазго чуть-чуть опережал Калтех по времени.
Когда пятилетний контракт истек, Калифорнийский технологический институт и Национальный научный фонд захотели получить гарантии того, что проект будет успешно завершен. Рону было предложено сделать окончательный выбор между Глазго и Калифорнийским технологическим. Однако его все и так вполне устраивало, а недовольного ропота в обоих научных центрах он не замечал. Рона радовали длительные перелеты, во время которых он имел возможность спокойно поработать над очередным эскизом для чертежников Калтеха.
Он должен был решить, что ему предпочесть: перспективы Калифорнийского технологического института или привычный комфорт Глазго. Шотландия манила своей приятной дружелюбной атмосферой, культурой, которую он понимал лучше, чем американскую, присутствием готовых к сотрудничеству коллег. Рон чувствовал, что ученые и даже студенты в Калтехе не слишком нацелены на совместную работу, не любят трудиться в команде и склонны конкурировать друг с другом.
“Я только потом понял, что это – самое обычное дело. Люди часто не хотят работать вместе и стремятся к независимости. Тут-то и коренится главное отличие, а я так долго этого не осознавал. Думаю, потому у меня и возникло в будущем столько сложностей.” Когда в 1997 году Ширли Коэн брала у Рона Древера интервью, она попыталась поддеть его: “Но, Рон, с другой стороны, разве вы, придя в проект, хотели делиться с кем-то своей властью?” На что Рон ответил: “Нет, не хотел”. Тогда Ширли Коэн продолжила: “Выходит, вы хотя бы в какой-то степени должны понимать людей, которые желают быть независимыми”. И Рон осторожно согласился: “Что ж, может, и так”. Но у меня не создалось впечатления, что он говорил это искренне. По его мнению, проблема заключалась в недостатках американской культуры общения; в подтверждение своей мысли он привел в пример характерные для Глазго дружелюбие и готовность к сотрудничеству. (Впрочем, если судить по рассказам шотландских коллег Рона, в Глазго все складывалось далеко не так благополучно. Его описывают как жесткого, предпочитающего поддерживать соревновательность и даже склонного к диктаторству руководителя.)
В конце концов Рон пришел к выводу, что самое важное – это все-таки дальнейшее развитие проекта. Требовалось создать промежуточный прибор большого размера, чтобы затем поэтапно модернизировать его, и у Калтеха, полагал Рон, есть для этого все возможности. Итак, им было принято окончательное решение. В 1983 году Рон Древер получил в Калтехе штатную должность, сожалея при этом, что ради Калифорнии ему пришлось отказаться от дальнейшего участия в британском проекте.
Наконец-то Рону удалось полностью развернуться в Калтехе. Ставки были высокие – неизвестная фундаментальная физика. Неизведанные космология и астрофизика. Значение ожидаемых открытий было велико. Охота за гравитационными волнами, это несколько неоднозначное занятие, занимавшее далеко не центральное место в мейнстриме астрофизики, стала новой крупномасштабной инициативой – на сегодняшний день это самый значительный проект за все время существования Калифорнийского технологического института.
Рон настаивал на своем подходе к созданию прототипа установки в Калтехе. Между ним и Раем сложились напряженные отношения, и Раю пришлось вернуться обратно в Массачусетский технологический институт – к его собственному скромному прототипу, забракованному Роном (“несправедливо”, как потом скажет Рай) по причине использования устаревших технологий и отсутствия должной финансовой поддержки, а также из-за других присущих ему недостатков, перечислить которые Рон даже не удосужился. Немецкая группа по-прежнему работала, и, по мнению Рая, ее прототип заслужил признание как самый на тот момент высокоточный. Бывшая команда Рона в Глазго продолжила трудиться и без него, хотя и не рассматривалась больше в качестве соперника. Лишившись с уходом Рона Древера его уникального таланта, она смогла по собственному усмотрению пользоваться ресурсами местной лаборатории и справлялась со всем очень неплохо. Но у Рона были теперь Калтех, Кип и крупнейший в мире интерферометр, превосходивший любых потенциальных конкурентов. И Рон практически уверился в том, что никто из физиков не в силах поспевать за его идеями. Помимо таланта у него были дополнительные преимущества в виде нового положения и новой лаборатории. Горизонты манили. Собственная установка, собственные идеи, собственные решения. Логично, что будущее гравитационно-волновой астрономии тоже должно было принадлежать ему.
