и его Бога, которого от отличал от Отца Иисуса, от благого и милосердного, но неизвестного Бога: «Этот Бог, праведный и благой Отец Господа нашего Иисуса Христа, — утверждал Ориген, — дал закон, и пророков, и Евангелие; Он же есть Бог и апостолов, Бог Ветхого и Нового Заветов»[42]. Создание Маркионом первого христианского Канона, утверждение мысли о существовании совершенно автономного от иудаизма христианского Священного Писания, обоснование в «Антитезах» противоположности между иудейским Законом и христианским Евангелием — эти деяния Синопца при всей их самостоятельной значимости были тем не менее стадиями на неизведанном пути Маркиона от ветхозаветного «справедливого» Бога–творца к благому неизвестному Богу, которому он только и хотел служить. Прежде всего, отсюда проистекает отказ Маркиона от мессианского, пророческого или священнического жеста. В этом состоит его разительное отличие, например, от Симона Мага, с которым Маркиона постоянно ставили рядом. В устах Маркиона немыслимы слова, которые не страшился произносить Симон Маг: «Я есмь Бог (или сын Бога, или божественный Дух). И я пришёл. Мир уже разрушается. И вы, о люди, существуете, чтобы погибнуть из–за вашего беззакония. Но я хочу спасти вас. И вы видите меня вновь вернувшимся с силой небесной. Блажен тот, кто поклоняется мне сейчас!» Томившая Маркиона незапрограммированная, лишь загаданная цель уберегала его от искусов самообожествления, которым поддалось немало гностиков.
«Чистое христианство» Маркиона, историчность Иисуса и специфика биографизма Нового Завета
Историчность Иисуса и биографическая достоверность Евангелий стали «жалом в плоти» кафолической церкви тогда, когда Маркион во всеуслышание поставил под сомнение всю апостольскую традицию, за вычетом апостола Павла и его последователя, апостольского мужа, евангелиста Луки. Как было показало выше, в своём чистом Евангелии он покончил с локальным колоритом — палестинским и еврейским, развил модалистическую концепцию Иисуса (Иисус как проявление Бога Отца, как посланный Им к человечеству ангел–мессия – angelos christos). Кафолической церкви, чтобы ответить на этот вызов, понадобилось восстановить авторитет апостолов, включая Матфея и Иоанна (евангелистов), отстоять Евангелия Матфея, Марка и Иоанна от разрушительной критики Маркиона — в частности, путём нарочитой демонстрации их биографической достоверности, апелляции к авторитету апостолов и апостольской традиции.
Что, собственно, происходило тогда с новой религией? Уже упоминавшийся выше радикальный светский историк христианства Аннаньель весьма спрямлённо, грубыми чертами изобразил процесс актуализации вопросов, связанных с историчностью Иисуса и биографизмом Евангелий, в кафолической церкви II в.: «Разгром Палестины в 70 году усилил бегство евреев в Малую Азию и Грецию, где паулинизм проповедовал идею Христа, единственного и исповедного Спасителя, который пришёл в мир, не узнанный теми, кто ожидал его пришествия, и провозвестником которого был ессейский пророк Савл, присвоенный эллинистическим направлением Маркиона под именем “Павел”» (от лат. Paulus = малый. — С. З.)[43]. Христианские общины и церкви почитали Иисуса–Иешуа, чьё имя означало «Господь спас, спасает, спасёт», освящали этим именем религиозную проповедь и наставления (логин). (Кстати, о логиях. Поскольку с этим термином и понятием в данной статье уже приходилось и не раз ещё придётся встречаться, приведу одну из дефиниций «дефиниций», принадлежащую отечественному античнику Андрею Козаржевскому[44]: «Прежде всего, о понятии “логии”. Они — одна из основных частей (а именно — керигматическая) канонического четвероевангелия и, как показывают папирусы, евангелий апокрифических, например гностического евангелия Фомы. Логии принято обозначать буквой G, с которой начинается немецкое слово Guelle (источник)».)
Аннаньель продолжает: «Появляется необходимость в основателях церкви, знавших Спасителя в его земном воплощении, поскольку ещё в 150 году для Маркиона, Иустина, Гермы (у которого в его “Пастыре” не называется имя Иисуса) существовал только angelos christos, ангел, сошедший на землю, чтобы указать путь спасения, принявший смерть и вновь вознёсшийся одесную Бога»[45]. То есть главными гарантами истинности христианства и его рассказа об Иисусе Христе должны были выступить апостолы. Аннаньель делает ещё одно очень острое историческое наблюдение, крайне важное в данной связи: «Вероятно, в антипаулинистском течении (назореи, эбиониты, елкезаиты) появились романтизированные повествования, подробно рассказывающие о земной жизни Иисуса, истинного Мессии» (выделено мной. — С. З.)[46]. Заслуга Аннаньеля состоит не в сопоставлении Евангелий как литературного жанра с эллинистическим романом: это было сделано задолго до него Эрвином Роде или Ольгой Фрейденберг. Этим креном к романистике идейное размежевание в рамках христианства по поводу образа Иисуса Христа не исчерпывалось.
Усилия антимаркионитского крыла паулинистского течения были направлены на борьбу с двумя концепциями, равно неприемлемыми для церкви, которая стремилась к вселенскому синкретизму, а именно — с дуализмом и с доктриной angelos christos. Дуализм был представлен прежде всего концепцией двух богов Маркиона. Об angelos christos Аннаньель сообщает следующее: «Защитники универсального христианства предали анафеме теорию angelos christos под именем “докетизма” (от греческого dokeo — казаться). Они будут стремиться доказать, что Мессия Иисус — историческое лицо, чьё земное существование подтверждается свидетелями»[47]. Аннаньель накидал немало неординарных и даже провокационных идей, взрывающих сложившиеся представления об истории первоначального христианства: надо разобраться, насколько они состоятельны в научном плане. Идеологическая враждебность Аннаньеля к христианской религии в проверке не нуждается.
Открывая фронт против Маркиона, кафолическая церковь должна была считаться с тем, что он взял за основу и довёл до предельного обострения, до завершения некоторые идеи её духовного патрона — апостола Павла. Ей предстояло сделать трудный выбор между историей и керигмой или найти опосредование между ними: тропу, ведущую от истории — к керигме. Вообще говоря, разграничение «исторического» и «керигматического» толкования жизни и личности Иисуса восходит ко «Второму посланию к Коринфянам» апостола Павла, где он описывает ситуацию свидетелей Христа и служителей его Слова следующим образом: «Отныне мы никого не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне не знаем» (2 Кор 5:16). Сообразно с этим знание Христа «по плоти» соответствует «историческому» Иисусу, а знание Христа «не по плоти», но благодаря откровению, как в случае Павла, — «керигматическому» Иисусу. Керигма в начальном христианстве — это то главное, во что нужно было уверовать, чтобы стать христианином.
Стоит отметить, что конфликтовавшие между собой апостолы Пётр и Павел расходились во многом, но только не в керигме. И Павел почти слово в слово повторял то возглашение керигмы, с которым в «Деяниях» выступает Пётр. Я имею в виду проповедь Петра в доме сотника Италийского полка Корнилая: «Пётр отверз уста и сказал: истинно познаю, что Бог нелицеприятен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему. Он послал сынам Израилевым слов, благовествуя мир чрез Иисуса Христа; Сей
