подземный титан взял его в лапу и забавлял сам себя, раскачивая девяностометровой высоты факел. Кратер кипящей и парящей воды вокруг устья скважины был уже довольно широк. И соседний с ним, тоже широкий, кратер разделяла лишь узкая земляная перемычка. И в нем клокотала вода под напором газа, пузырилась, пенилась и казалась белой как снег.
Тут земная хлябь словно разверзлась, поглотила перемычку. На лице земли открылась ярко освещенная бурлящая язва. В нее с легким всплеском сполз оказавшийся на краю огромный дизель. Он сполз, словно малый камушек в пропасть. За первым — второй, такой же, в рост человека. Это тихое соскальзывание в неизменном реве представлялось настолько диким, несообразным, что вызывало оторопь.
Торчащий черный набалдашник ротора продолжал вихляться из стороны в сторону, и столб пламени, подчиняясь его движениям, мотался высоко-высоко, чуть не под самыми тучами. И по днищам этих клубящихся туч мотался, словно живой, рыжий жуткий отсвет.
Но тут набалдашник ротора начал вроде бы еще и погружаться в взбаламученное кипящее озеро.
Сначала Алексей не поверил глазам, но потом убедился, что это не видение: ротор, пошатываясь и колебля пламя факела, под тучами начал медленно опускаться в недра. Он тонул в тверди, как тонут в море корабли, все быстрее и быстрее… Раскаленная многотонная стальная махина ротора коснулась проступивших вод, окуталась паром, потом пеной. Негорящая часть газовой струи фонтана поперхнулась на мгновение. Потом высота огненного столба опала. Пламя распустилось по бурлящей воде, превратилось в багряный циклопический пляшущий цветок.
Тогда Субботин опустил взгляд, чтоб не глядеть на эту жуть. Он заметил: снег перестал идти, и серпики налетов с подветренной стороны извилистого песчаного свея тают. Наступал серый рассвет. Но все отмеченное Алексеем было внешним, как бы не касавшимся его, отстраненным.
— Салахова, — проговорил Непес, — договорилась с гидрогеологами. Они вызвали четыре машины с буровыми станками. Из «поля». Экспедиции работают еще неподалеку. Они тоже скоро будут здесь. Может, к полудню дойдут до воды. Начнем наполнять водоемы. Нужно очень много воды.
Как-то по-детски звонко, виновато и наивно Алексей, не подняв взгляда от песка, бухнул:
— Наш буровой журнал сгорел.
По тому, как носки сапог инженера, стоящего рядом, резко повернулись в его сторону, Алексей понял, что Непес очень взволновался.
— Эт-т-того еще не хватало! Да ты…
Мастер покачал головой.
— Понимаю. Все понимаю, теперь уже хрипло, сквозь зубы проговорил Алексей. И про себя отметил, что, услышав фамилию Гюльнары, он как-то не мог связать ее фамилию с ней самой, словно существовало два человека: Салахова-геолог и Гюльнара, обе сами по себе. И обе стали чужды ему.
Даже о самом себе он думал, как о человеке до того, как произошел выброс, а потом пожар и грифон, и как о человеке, живущем после того, когда он все это увидел, который не побоялся спасти Алты и не смог заставить себя поспешить на помощь Третяку. Субботин думал, что, наверное, поступил неправильно, пойдя в мастера. Зря он не остался в управлении или в конторе. Так поступил Непес. Но он на пять лет раньше окончил институт, и тогда еще многие мастера были из бурильщиков… Однако ему, Алексею, предлагали остаться в управлении…
«Ты думаешь так же, как в те минуты, когда не смог заставить себя бежать на выручку к дядьке Остапу… — сказал себе Алексей. — И неизвестно, что решит комиссия. Может, тебе придется на всю жизнь забыть, чему учился. Разве так не бывало? Или все начинать снова — с рабочего, как Саша?»
Не доводилось Алексею слышать, чтоб авторитетная комиссия не находила виновных. Иначе как бы можно было судить о работе авторитетных комиссий.
И снова мысли его вернулись ко времени до того момента, когда выброс, похожий на взрыв, разделил жизнь Алексея на две неравные половины.
Отец учил его жить, как выучил плавать.
Экспедиция базировалась тогда на Гурьев. Шестилетний Алексей боялся воды и довольствовался тем, что с берега наблюдал за купающимися одногодками да бросал в Урал камушки. Однажды отец спросил его, хочет ли он научиться плавать. Алексей с восторгом принял предложение. Отец посадил его в лодку. Они отошли довольно далеко от берега. Там Субботин-старший кинул сына в реку и крикнул: «Плыви!» И Алексей поплыл к лодке. Но отец держал ее на почтительном расстоянии. А Алексей плыл. Отец пристально следил за ним и подавал советы.
Вырос Алексей парнем, уверенным в себе и упрямым. И он во всем доверял отцу. Вполушутку-вполусерьез Михаил Субботин говаривал: «Вот сестра Ксения, хирург. Она утверждает, что хирурги ничего не знают, но все могут, а терапевты все знают и ничего не могут. Так мы, буровики, — хирурги, а геологи — терапевты. Будь, Алешка, буровиком!»
Алексей стал им.
Его мать, женщина тихая и улыбчивая, была геологом. Она становилась говорливой лишь в одном случае, когда речь заходила о земле. Придя в школу, Алексей знал геологию лучше, чем таблицу умножения. Мать погибла в экспедиции, когда Алексей учился на пятом курсе института. Только потом-потом Алексей понял, что его мама была тоже упрямым и пожилым уже человеком, который не хотел сдаваться. Она утонула при переправе через порог. Плот опрокинулся, она оказалась в ледяной воде, и сердце не выдержало. Ее выловили километрах в четырех ниже по течению. Алексей не видел своей матери мертвой. Гроб, доставленный самолетом, так и опустили в землю, не открывая.
До сих пор в его душе жило тайное ощущение, что схоронили кого-то другого — не маму, — а она, она в экспедиции и вернется…
Еще когда Алексей учился в институте, им овладела мечта попасть после окончания в экспедицию, которая в Прикаспийской низменности ведет бурение сверхглубокой скважины. Возможно, на выборе сказалось и то, что геологи очень многого ждали от нее, а для буровиков она была лишь одним из экспериментов по опробованию механизмов, решала чисто технические проблемы. В частности, эта экспедиция очень нуждалась в автоматике. Многое из того, что потом волей-неволей перешло в проект бурового автомата, решалось там. Сначала очень робко и неуверенно, потом посмелее. Но до настоящего, очень серьезного экспериментирования не дошли и там. И Алексей знал и об этом. Алексея же в прикаспийской экспедиции привлекала именно эта двойственность в задаче — техника и разгадка ряда кардинальных вопросов строения Земли. Субботина интересовало и трогало и то и другое, в его взглядах на жизнь будто слились практицизм отца и романтический склад матери. Впрочем, неправильно смотреть на характеры так односторонне. В своих ясных практических стремлениях Субботин-старший не чурался мечты, как и мечтательнице — его жене —
