проявил себя с самой лучшей стороны (а может, это лекарства повлияли): «Уйдем, мам, — сказал он, — это наше семейное дело!»
Выборы, выборы…
На дворе стояла эпоха расцвета застоя — 1985 год.
Вся страна приближалась к очередным выборам кого-то куда-то, и наш сумасшедший дом тоже не был обойден торжеством демократии.
Поскольку гражданских прав — избирать и быть избранным — никто наших больных вроде бы официально не лишал, но пускать к урнам всех госпитализированных явно не стоило, то правом кого-то избирать госпитализированного больного наделял его лечащий врач.
В тот год меня облекли должным доверием и отправили в избирком — за три отгула, которые родной дурдом должен мне и по сей день.
Из всей этой клоунады больше всего мне понравился агитпункт и дежурства в нем.
Дело в том, что комната агитпункта находилась во флигеле, там должен был сидеть дежурный агитатор, который обязан был рассказать избирателю о будущем народном избраннике. Вся соль заключалась в том, что отделения в основном были закрытые и, чтобы добраться до агитатора, больной должен был совершить побег из отделения.
Как бы ни были безумны больные, представить их после побега бегущими прямиком к агитатору я не мог.
Сам торжественный день прошел тихо и спокойно, больные заходили в кабинки, затем бросали бюллетени в урны.
Значительно интереснее было потом, когда мы, местный избирком, вскрыли запечатанные урны. Отвезти результаты голосования для дальнейших подсчетов без должной проверки было невозможно, и, действительно, проверка выявила требование постройки общественной бани в Куйбышевском районе города и два бюллетеня, которые шли несколько вразрез (а может, мне казалось, что вразрез) с Генеральной Линией Партии. В одном из этих бюллетеней голосовали за Петра Первого, в другом — за Ивана Грозного.
Как я не догадался спереть на память эти документы эпохи!?
Из трудного положения мы тогда вышли легко — у председательницы комиссии были «запасные» бланки — крамола была изъята и заменена бланками политически выдержанными. После этого урны запечатали вновь и увезли.
На этих выборах, насколько я помню, победил нерушимый блок коммунистов и беспартийных.
Две картины
Через Москву проходит много железнодорожных путей, и к тому же, как нам со школы было известно, «Москва — порт пяти морей», а еще есть аэропорты, автобусы… Короче, в Москве всегда было очень много приезжих, и целыми эшелонами ехали в столицу психически нездоровые люди.
Их отлавливала милиция — чаще по дороге в Кремль, куда они привозили «ключ от коммунизма» и другие столь же полезные вещи и идеи. Иногда задерживали и просто подозрительных в плане психического здоровья бродяг.
Так попал в наше отделение киевский художник Дима — он был подобран на улице органами правопорядка. В авоське у Димы в руках находилось всё его имущество: урна с прахом недавно усопшей матери. Дима, запущенный и голодный, шатался по Москве. Уже не помню, как занесла Диму и его покойную маму судьба в Москву. Сам он был человеком не первой молодости. Дима вместе со старенькой мамой приехал жаловаться в Верховный Совет СССР на своих киевских соседей, которые «жгли их лучами» и «пытали электричеством», но до приемной Верховного Совета не добрались, иначе их привезли бы к нам оттуда. В результате этой непростой экспедиции Димина мама умерла, а сам он остался нищим сиротой. Денег не было ни копейки. Размахивая авоськой с прахом, Дима слонялся по Москве и собирал бутылки. Их нужно было штук сорок — самый дешевый билет в Киев стоил восемь рублей. Потом Дима признался нам, что это практически невозможно — собрать такое огромное количество пустых бутылок.
В отделении Диму отмыли, накормили, и он стал ждать отправки в Киев — для этого существовала специальная служба, которая развозила наших больных по всей стране, в психиатрические больницы по месту жительства.
Чтобы не скучать в отделении и отблагодарить персонал, Дима на стене столовой нарисовал картину — в «медальоне» очень полногрудые женщины срывали с дерев зрелые загадочные экзотические фрукты. На картине царило изобилие в стиле Петлюры или ВДНХ — кому как больше нравится.
Спустя двадцать лет я увидел на стене психиатрической больницы картину, словно нарисованную той же рукой (что совсем не исключено). В медальоне, грозно насупленные, охраняли границу три богатыря — но, учитывая, в какой стране нарисована эта картина, в нее была внесена значительная идеологическая корректива: на каждом богатыре отчетливой малярной синей краской был намалеван магендавид. На Илье Муромце их было аж два — один на самом Илье, а второй — на мощной конской шее.
Служба превенции суицидов
Не думаю, что у меня получится суховатое и помпезное описание основательницы Службы — Айны Григорьевны в стиле «я встретил ее, когда был совсем еще молодым врачом, и это знакомство сильнейшим образом повлияло на мое клиническое мышление». Когда я пришел в эту Службу работать, мне было чуть за тридцать и новичком в психиатрии я не был.
Психотерапевт из меня был весьма посредственный, и с годами я не сильно продвинулся в этом направлении. Не мое это.
В те годы я очень легко менял места работы — моя трудовая книжка была размером в дом, и я даже этого стеснялся — такие частые перемены наводили на мысли о том, что я страдаю запоями или из-за моего мерзкого характера страдают другие. Но алкоголиком я не был, и характер у меня вообще был сносный. А перемены мест моей работы объяснялись тем, что у меня в мыслях царила необычайная легкость Колобка. Оттого и перекатывался я с места на место, уходя от бабушки, дедушки, больницы и диспансера.
Это в Израиле я работал на одном месте почти 25 лет.
Время открытия отдела и Службы суицидологии было самое-самое застойное — 80-е годы.
Была создана целая служба для помощи людям в стрессовом состоянии.
Она состояла из центра, телефона доверия, кабинетов амбулаторного анонимного приема и кризисного стационара.
Центр считался как бы элитой и в большинстве своем состоял из молодых провинциальных ребят, активно делающих карьеру. Почти все были одеты в костюмы с галстуками, очки и усы. И у меня тогда были усы, был и костюм (в шкафу), а очки появились позднее. Но кроме этого центра существовали кабинеты анонимного приема граждан с тяжелыми жизненными проблемами, поликлиники и телефон доверия, как бы скорая психологическая помощь. В отличие от снобистского центра, в кабинетах, которые назывались КСПП — кабинет социально-психологической помощи (не путать с КПСС),
