Книга Ибо таков Путь - Несущий Слово

Горячее дыхание вырывается изо рта облачками полупрозрачного пара.

Зайти в сарай и взять лопату. Грязь пополам с мутными лужами от недавно прошедшего дождя мерзостно чавкают под подошвами разношенных кроссовок. Собака послушно семенит за мной следом.

Достаю из кармана мятую пачку сигарет и газовую зажигалку. Немного неудобно в тактических перчатках, цепляюсь ими за молнию спортивок. Я их вообще для тренировок брал, одеваешь и почти никаких мозолей на турнике, да и гантели не выскальзывают. Закурить. Дым устремляется куда-то в наступающую ночь. Звезд почти не видно, неполный диск луны отгорожен от моего ракурса мировосприятия крышей гаража.

Перешагиваю через решетчатую ограду, разделяющую двор и огород, в котором уже года три ничего не выращивается кроме сорняков и сухих кустов. Кожу голени через ткань скребет репейник, вцепившийся в штанину. Похуй, потом оторву.

Почти не моргаю. Мне не нужно смотреть в зеркало, чтобы понять как именно я выгляжу — взгляд мертвой рыбы, расслабленные мимические мышцы.

Курю и копаю. Земля влажная, идет легко. Копаю у самого забора. Темно-красные металлические трубы, на которых держится серый шифер. Конец осени. Под ногами толстый ковер из опавших листьев и гниющих груш. Скрюченные пальцы засохших зарослей малины.

На глубине метра останавливаюсь. На дне покоятся окурки.

Достаю еще одну сигарету.

Левая нога в яме, вторая на ее краю, согнутая в колене. Опираюсь на черенок лопаты. Небо. Темное, далекое, бесконечное небо. Кузя сидит на сырой доске-"дорожке", которые раскиданы по огороду на случай дрянной погоды, куда лучше ходить по дереву нежели склизкому грязевому месиву.

Ощупываю взглядом силуэты соседних домов.

Я не видел нашлепок камер и их светящихся огоньков-глаз, но это не значило что их не было. Я не хотел чтобы кто-то видел, как я это делаю. Этот момент исключительно для меня.

Воткнуть лопату в гору вытащенного грунта. Потемки.

Я докуриваю уже у двери сарая. Щелчком отправляю бычок в траву.

Кузя тут же трется мордой об мое колено. Ему не нравится, когда я курю.

Я присаживаюсь на корточки. Осторожно беру его голову, чешу за ушами.

Я помню, как его принесли мне. Боязливо сжавшийся в комочек щенок. Я помню, как кормил его. Я помню, как играл с ним. Я помню, как в самом начале он боялся меня, как я пытался вытащить его из огрызка старой канализационной трубы, что валяется за домом. Я помню, как бегал по улицам, когда он выбежал через дыру в заборе. Я помню, как он прижимался ко мне. Я помню, как успокаивал его во время раскатов грома. И я помню как его любил. Я и сейчас его люблю.

На периферии сознания возникает мысль — а надо ли оно мне? И я не могу внятно ответить на этот вопрос.

Снимаю с него ошейник. Потрепанный кусок зеленой плотной ткани, тускло подмигивающий мне тронутым ржавчиной металлом. Он ластиться ко мне. Облизывает пальцы.

Я поднимаюсь на ноги. Сжимаю ошейник в ладони. Я хотел сказать что-то о памяти, о надгробии. Но слова не были способны передать все мысли, бурлящие в моей черепной коробке.

Я захожу в сарай. Темно. Лампочки тут нет, а Луна не может сюда заглянуть на этот раз из-за туши дома.

Кузя не следует за мной на свою смерть. Я поднимаю его на руки, прижимаю к себе. Чувствую тепло его шерсти, его сердцебиение. Вношу в чрево пристройки. Он пытается лизнуть меня в щеку.

Я глажу его.

Слез не было. Только решимость.

Он отказывался просто стоять на месте, пытаясь лечь на спину и подставить под мою руку живот. Сжимаю его тело с двух сторон ногами, не сильно.

Вынимаю нож.

Я просто стою над ним и… не знаю.

Я вижу его глаза, окаймленные милыми светло-коричневыми бровями. Карие и зеленые. Добрые, преданные… понимающие?..

Зачем я это делаю?

Моя решимость не исчезла, она все так же растекается по моим конечностям, но я медлю. Еще крепче сжимаю рукоять ножа, почти до судорог. Я чувствую ее неровности через ткань перчатки.

Хватит. Остановись. Еще не поздно.

Я знаю, что могу отпустить его и все, конец, дальше ничего не будет.

Но…

— Прости меня за это, — шепчу практически беззвучно, — я запомню тебя.

Я хотел сделать это быстро. Как в фильмах, играх, книгах и прочем — одно движение, один глубокий порез на горле и быстрая смерть.

Это было похоже на прыжок с крыши, когда ты боишься высоты. Было четкое осознание того, что если я начну, прекратить это уже не получится. Я думал это будет проще. Я столько раз представлял подобный момент, когда я убиваю кого-то. В фантазиях не было колебаний, там все было красиво. Мрачно, жестоко и красиво.

Хватаю его за челюсти, крепко сжимаю их. Рывком прикладываю лезвие к его шее. Погружаю в плоть, почти пилю, а не режу, но… первая мысль — я делаю все тупой стороной. Нож вязнет в шерсти. Собака вздрагивает, жалобно-удивленно скулит. Я чувствую, что даже не поранил его. У меня дрожат руки и ноги.

Дернуть на себя, ничего. Тычок. И опять в жизни все было не так, как в фильмах. Кончик ножа вошел едва ли не на полсантиметра сбоку в шею. Скулеж перерастает в визг и сдавленное рычание. Пути назад нет.

— Простипростипрости… — я сломанным проигрывателем шепчу это слово и кажется забываю его смысл.

Почти черные в ночи капли крови падают на доски пола, на носки моей обуви.

Решимости и пустоты больше нет, как и разбившегося вдребезги ощущения собственной крутости — типа сотню людей замочу и даже не поморщусь. Нихера подобного.

— Прости!

Я бью его ножом в бок. Раз. Второй.

У меня дрожат руки. Я с трудом стою на ватных ногах.

Он вырывает морду из моей руки, пытается укусить ее. Дико визжит.

И у меня срывает чердак — я не хочу, чтобы соседи услышали это.

Еще два тычка, под ребра. Металл скользит по кости, вонзается в легкие. Я почти ничего не вижу. Все на ощупь и воображение, откровенно пасующее воображение. Кровь не брызнула мне в лицо брандспойтом. Одинокая капелька под правым глазом и все.

Кузя дергается. И выскальзывает из моей хватки.

Он хрипит и рычит.

Я не могу позволить ему выйти отсюда. Сарай поделен на две комнаты, отделенных друг от друга рассохшейся дверью. Там где мы сейчас хранятся дрова и остов старой кровати, в следующей бетонной коробке —