было. Да пятнадцатиметровая комната в деревянном бараке, единственном на весь пригород. В доме Миколы Гришка был немедленно накормлен жаренной рыбой, вкуснее который он раньше и не пробовал. Да, в общем-то, он её и ел всего раз пять за жизнь. Вкратце Григорий поведал супругам, как его встретили в госпитале, и что Ванька останется там на десять дней. Сказал, что срочно надо сделать документы. Микола долго молчал, потом долго чесал "репу" и снова долго молчал.
– Не такое это простое дело, паспорт сделать. Ладно, пока будешь, коли хочешь, мне помогать на лодке, а то мне тяжко одному. А ты парень крепкий и мне сгодишься. А там посмотрим, что можно придумать. Пока лучше никуда не суйся, обживётесь, а я справки наведу. За мальчонку своего не тревожься, его из больницы всё равно никуда не выкинут, будут лечить. Потому что там моя жена лечилась от кровоизлияния. На ноги не поставили, но жизнь спасли, – сказал Микола, положив руку на плечо тёти Нины, своей благоверной. – Я без неё – никуда. Тридцать пять лет мы вместе, детей похоронили в 1919-м, двоих пацанов. От голода умерли один за другим… И почему Господь нас тогда не прибрал?..
– Микола, не надо, прошу, – тихо сказала Нина. Григорий понял, что надо сменить тему, и начал подробно расспрашивать о городе, о порте и о кораблях. После обеда Гришка уснул мёртвым сном на деревянном настиле с матрацем, укрывшись приятным байковым одеялом. Засыпая, впервые за последние семь лет, в нормальном человеческом жилище под крышей да под одеялом, он подумал: "Надо продать крест и помочь этим добрым людям". Проспал до утра, почти двенадцать часов беспробудно.
На следующий день Григорий был поднят в четыре тридцать утра и снова накормлен, на этот раз пшеничной кашей на воде. Вместе с Миколой впервые Гришка вышел в море на ржавой лодке, и с этого момента начал постигать хитрости рыбной ловли и управления первым в своей жизни водным транспортным средством. Волны были небольшие, но судно раскачивалось так, что казалось, вот- вот перевернётся. При каждом, даже небольшом крене, Гришка с силой хватался за борта и пытался принять устойчивое положение, от чего рыбак Микола заливисто хохотал и приговаривал: "Привыкай, привыкай, будущий капитан военно-морского флота!" Гришка злился немного, но ничего не мог поделать. Трудно всё-таки: и сети из воды вытащить, и ещё на ногах удержаться! А ведь ещё рыбу надо из сетей достать, отсортировать, да обратно плыть и вёслами работать! А Микола всё поучал попутно:
– Ты, Григорий так планируй. Сперва, чуть погодя, сделаем тебе паспорт и братцу свидетельство о рождении или справку, не знаю точно, что там у них теперь на детей. Затем попробуешь наняться матросом на корабль. Для матроса достаточно пройти курсы, а вот чтоб стать офицером на флоте нужно в мореходку поступить и отучиться.
– А что это за корабль вон там вдалеке с двумя мачтами и трубой посередине и, если не ошибаюсь, пушками впереди, самый большой? – интересовался Гришка, заворожено глядя в сторону морского порта.
– Эй! Не зевай, морячок, на вёсла налегать не забывай! – прикрикнул Микола, и продолжил повествование: – В Севастопольской бухте, в военном порту не один военный корабль. Есть ещё крейсеры и эсминцы. А то, на что ты смотришь – это линкор "Парижская коммуна", бывший "Севастополь". Его недавно на воду спустили, долго на ремонтном заводе был. У него богатая история. Там младших чинов, наверное, более тысячи человек! Как-нибудь свожу тебя туда, поближе поглазеешь на корабли. Это наша гордость.
Гришка много ещё задавал вопросов, а рыбак Микола рассказывал, что знал. Только когда подплыли к берегу, Гришка заволновался о брате:
– Надо в больницу мне, дядя Микола. Ванька у меня один там, вдруг нужно чего.
– Беги, сам всё доделаю, – отпустил его рыбак, – хватит с тебя для первого раза, итак помог, молодчина. Эй! Зайди в дом, переоденься в сухое.
Гришка забежал в комнату барака, переоделся в сухую одёжу, заботливо подготовленную тётей Ниной, и быстро направился в сторону центра города. Немного поплутал по улицам городка, не сразу нашёл госпиталь. По пути, пока никто не видел, сорвал в городской клумбе несколько оранжевых садовых цветов бархоток (оранжевых с красной каймой на лепестках) и засунул под рубаху. В ворота его долго не пропускал сторож, пришлось упрашивать и объяснять кто он и что надо. В итоге, впустили на территорию. Пройдя мимо узкого прямоугольного газона и нескольких пока ещё пустующих лавочек, где после завтрака отдыхали больные, несмело вошёл в приёмный покой и попросил вызвать Зою. Ему велели ожидать во дворе. Зоя вышла скоро, была в той же одежде, что и давече. Вкратце рассказала Григорию, что Ваню лечат уколами, лежит он в лазарете, так как температурит. Побрили его наголо от вшей. И что сегодня ему разрешили немного поесть. Как не просился Григорий повидаться с Ваней, Зоя была непреклонна: "Нельзя и всё тут! Через неделю приходи, тогда видно будет."
– Нет, я буду каждый день приходить. Вдруг ему что-то понадобится? – сказал Гриша.
– Да что с тебя взять-то? – ответила высокомерно Зоя, но тут же осеклась и замолчала . – Прости, пожалуйста, – продолжала она, опомнившись, я не хотела тебя обидеть.
– Но обидела…
– Просто Ванька рассказал, что у вас ничего нету, даже дома, – попыталась оправдаться Зоя.
– Это же не значит что мы не люди, и с нами можно вот так…
– Ладно, прости, глупость сболтнула. Ты иди, не переживай, я за твоим братом присмотрю. Обещаю. Дай только свой адрес на всякий случай. – попросила санитарка уже совсем другим тоном.
Григорий продиктовал Зое адрес Миколы, затем вынул помятые цветы:
– Это тебе. И спасибо за всё. Я всё равно буду каждый день приходить. Пока. – сказал спокойно и твёрдо будущий моряк, развернулся и пошёл прочь быстрым и уверенным шагом. Не оглядываясь.
Зоя прикусила губу и медленно пошла к калитке. Ей захотелось почему-то заплакать, но вместо этого она едва заметно улыбнулась уголком рта.
Ивана выписали не через десять дней, а через три недели. Медики в госпитале были людьми сердечными, добрыми и понимали: мальчишку надо на ноги поставить, откормить, отмыть. Все жалели Ваньку и каждый норовил что-нибудь принести ему вкусненького. Сперва тот был нелюдим, первые три дня высоко лихорадил и в бреду звал маму, Павла и Лидочку, потом приходил в себя, плакал и требовал брата Григория. Но постепенно мальчишка оттаял от ласкового обращения. Все заметили, что мальчик на самом деле вовсе не дикий, а наоборот общительный, да ещё и с юмором
